— Никогда не встречалась с таким поведением мужчин!
— Я был вчера слишком расстроен, а до того два дня на марше почти не спал.
Тиклепия заинтересовалась его оправданиями. Муж её служил при воинских подразделениях, но военным не был. Богатство и относительный авторитет в своём узком кругу — вот все его достоинства... А Тиклепия страстно любила военных, в особенности — командиров! Люди сильные и грубые заводили её, подвигали пускаться во все тяжкие. Ведь в Риме, кроме как у весталок, благочестие считалось признаком отвратительного тона. Те же философы, коих было превеликое множество, ратуя за утончённость и заоблачную духовность, почти не касались ни священных уз брака, ни чистоты отношений между полами. И никто в Риме не страдал от того. Что же до ревности супругов или любовников... Духовной ценности в себе она всё равно не несёт!
Тиклепия и муж её, прекрасно зная о похождениях друг друга, относились к этим «приключениям» спокойно, иногда выражая неудовольствие лишь выбором постельных клиентов. Признаться, при незыблемости их брака отношения между ними не простирались дальше прохладного общежития — по привычке и обыкновению римских нравов.
— А я уж подумала, что мы не хороши для доблестного командора, или одна из нас не достойна отзвука его души! — после паузы, вызванной разглядыванием чудного человека, льющимся голоском произнесла Тиклепия.
— Что же муж твой? Наверное, злится, что ты меня сюда увела?
— Ой, да мы безгрешны и безрадостны — как голубки перед скучной зимой! — испытывала Карла римлянка.
— Надеюсь, мы не всегда будем столь робки, как те птицы?
Перед глазами Карла навязчиво стоял драгоценный образ. Ему в тот миг ничего не стоило, мысленно отметя все различия, провести рукой по близким локонам, по желанным грудям, слушая прерывистое дыхание.
— Ты немного успокоился, мой воин? — проговорила Тиклепия тоном умудрённой жизнью матроны и взяла Карла за руку. Его пальцы обхватили женское запястье.
— Когда я смогу овладеть тобой? — наклонился он к ней.
— Какой ты жаркий! — жеманно дёрнула она плечиком. — Надо лишь придумать для моего доброго пёсика, где я должна срочно присутствовать, а дальше... У меня есть прекрасное гнёздышко, в коем мы с упоением насладимся друг другом! — пролепетала плутовка Тиклепия.
Предложение выглядело довольно смелым. Во всяком случае, в глазах Карла... Он вновь вспомнил лес, строившихся для осмотра рабов и её, выходившую с Верженем из домика. Глядя в глаза Тиклепии, отчётливо видел, как ангел его злился тогда, и все, кто был рядом, смолкали.
Карл снова внезапно остыл, и Тиклепия взволновалась:
— Ты не хочешь меня и сегодня?
— Внутри меня есть кто-то, занимающий меня всегда.
— Нет же! Такого не бывает! — Тиклепия, поёрзав и дёрнув уголками губ, поймала себя на мысли, что начинает привыкать к этому новенькому. Она достала маленькое зеркальце и, усевшись Карлу на колени, предложила ему посмотреть на своё отражение: — Гляди же, никого кроме тебя нет. Кроме тебя и меня!
Руки её были смелы, шёпот сладок, а лицо её так напоминало другое — самое любимое...
— Я не могу... Я слышу голоса там, внизу, — признался смятенный Карл.
— Хорошо, мы никуда не пойдём, никому и ничего не станем лгать, — прижалась губами к его щеке Тиклепия.
В комнату вошла служанка. Стрельнув глазками, прошла к столику, поставила принесённые фрукты. Служанка была молода, застенчива и изящна — так выглядят неискушённые девочки. Когда эстамп с яствами чуть слышно стукнулся о подставку, ягодицы её красиво выступили под лёгкой туникой. Тиклепия в этот миг вновь дала волю рукам, и воспламенившийся Карл с нетерпением ждал, когда служанка удалится. Мгновение спустя Карл бросился к двери, задвинул щеколду и, налетев на красавицу, потащил её в ложе. Скользкие подушки то и дело норовили выскочить из-под тел, терпко пахло сладким винным сиропом...
Каждый смертный бытием своим научен каким-то навыкам, привычен к неким обязанностям. Неумелый в молодости, к концу пути он набирается разнообразного опыта, и ситуаций, в которых он мог бы растеряться, становится так мало, что энергия души больше не находит причин к возгоранию.
