Центр шатра занимали большие атласные подушки, более похожие на тюфяки. Лехрафс рукой отослал прислугу, чтобы никто не беспокоил беседующих вождей, по-царски важно уселся на розовый пуф и откинулся далеко назад — почти что лёг. Сарос мгновение смотрел на союзника, потом за упругое ухо подтянул подушку к себе и оседлал её — будто коня.
Лехрафс тут же поднялся. Впервые прозвучал его ровный голос. Царь объяснил, что подушки разложены так, чтобы собеседники не сидели напротив друг друга и взгляды их не пересекались. Гот, уяснив смысл путаной степной речи, учтиво склонил голову, но лицо его выражало такую холодную и надменную мину, что Лехрафс тотчас ощутил если не опасность, то щекотливость ситуации.
Гот довёл до сведения халана число своих воинов, сильно преувеличив его, рассказал о несметном количестве судов сопровождения. Лехрафс, поддерживая предложенный тон беседы, поведал о множестве туменов в степи и в окружающих селениях. Речь, конечно, велась о личной силе каждого. Похвальба прекратилась как-то сама собой, когда две пары светлых глаз всё же встретились — как будто оба вождя ощутили внезапно тишь степи и мощный разгон ветра над замершими войсками...
Ветер гуляет над Причерноморьем, верно, столько времени, сколько обретается под знойным солнцем вся эта степь. Возможно, когда-то здесь были леса и болота... Возможно, ласковое море плескалось на этой равнине... Но когда травяной плед устлал балки и пригорки взамен исчезнувшей густой чащобы, тогда покатил сухой ветер комки безжизненных корешков хилых трав на запад и на север...
Когда-то туда, где берег встречается с морем, явились эллины, удивились зеленеющим гаваням и пустынным пляжам. Местные из тех, кто нашёл в себе способности ранее чем-то отличиться в приморском краю, подчинились им, согласились стать вторыми. Приходившие из-за гор, из степи и леса, вливались в братство притягательно-деятельной Итаки. Берега Чёрного моря густо обросли суетным народом, смысл бытия которого определялся требованиями великолепной цивилизации. Те же, кто жаждал для себя успешной жизни, стремились создать модель, аналогичную греческой, — вот только землю надлежало выбрать где-то другую, а центр смысла в ней должен был принадлежать теперь им. Шум прибоя другого моря и голоса других земель увлекали их дальше и дальше... Никто тогда не мог предвидеть, что, проделав путь до краёв Света, до промозглых пределов Европы, люди — уже с другим языком и с иною плотью — возвратятся к тёплому морю и встретят здесь близкородственный говор, узнают черты лиц и повадки, вздрогнут от открытия, что не позабыта и тут арийская суть трепетных сердец...
Помнил Лехрафс, как маленьким мальчиком, крепко вцепившись в гриву высоченного коня, слушал зычный отцовский голос. Халаны большим представительством ехали на северо-запад, к суровому морю, где должна была произойти памятная встреча с хранителями жёлтых слёз — с племенем, на чьих сказочных землях от побережья до сосновых полян прозрачным золотом рассыпан янтарь... Как корнями упавших деревьев выкорчёвываются крушицы светло-бурого камня, так многие лета рождался во влажных, хвойных дебрях готский народ с власами цвета янтаря, с глазами сродни холодному морю...
Искал халанский царь Сфандр встречи с главой уже великого готского народа... Лехрафс помнил из детства лишь то, что встреча состоялась, что отцу обещана была помощь, что отец при расставании кланялся отчего-то и вроде кланялся ниже страшного лицом гота... Все готы показались тогда маленькому Лехрафсу страшными и безжизненными...
С тех пор времени минуло столько, что если бы снег над прибрежными волнами не таял, то каша из него завалила бы всё греческое море, сделав невозможными морские странствия ненавистных и злобных людей... Лехрафс вырос и возмужал, а северная помощь всё утопала где-то в лесах людей-змей, и когда надежда стать при морских портах почти иссякала, появился вот этот Сарос с воинством неисчислимым и с кораблями, которые, поговаривают, достойны греческих...
«Где ваши корабли?» — поинтересовался халанский порфироносец.
