Не прошло и месяца после этого возврата к прежнему положению, как около трети рабов оказалось в побеге. Брат миссис Монтгомери объявил ей, что удивляться тут нечему: по его словам, этих негодяев так избаловали, что они теперь не в состоянии подчиняться строгой дисциплине, которая необходима на каждой плантации. После долгих поисков, неприятностей и большой затраты сил и средств бежавшие, за исключением одного или двух человек, были пойманы, и в Поплар-Грове при новом управлении постепенно восстановилась рутина старого порядка: условия работы стали непосильно тяжёлыми, и плеть была снова пущена в ход. Несмотря на все принимаемые меры, слухи о чрезмерно жестоких наказаниях всё же время от времени достигали ушей миссис Монтгомери, и она в порыве негодования восклицала, что предпочла бы самую большую нищету богатству и роскоши, которыми она обязана плети надсмотрщика. Но сразу же после этих вспышек благородного негодования миссис Монтгомери, успокоившись, уже готова была признаться самой себе, что безумием было бы отказываться от роскоши, к которой она привыкла с детства. Она старалась не видеть того, что делается вокруг, забыть о несправедливостях и жестокостях, которые в душе она осуждала, но воспрепятствовать которым не могла, или, вернее, не решалась. Она покинула дом, где её всюду преследовал призрак насилия, творившегося при её попустительстве, и за которое — как бы ни пыталась она перед собой оправдаться — она чувствовала себя ответственной. И в то время как рабы её изнемогали от работы под палящим солнцем каролинского лета и стонали под бичом безжалостного управляющего, госпожа их старалась заглушить воспоминания об их мучениях, развлекаясь в Саратоге пли Нью-Йорке.
Часть года она всё же бывала вынуждена проводить в Поплар-Грове, и там, какие бы меры она ни принимала, ей не всегда удавалось оградить себя от тяжёлых впечатлений. Ярким примером таких столкновений её с действительностью может послужить случай, разыгравшийся при первом моем посещении дома миссис Монтгомери. Один из её полевых рабочих выпросил у управляющего, который, кстати сказать, был правовернейшим пресвитерианином, пропуск и разрешение отправиться на молитвенное собрание, устроенное мистером Карлтоном. Миссис Монтгомери увидела его там и, когда собрание окончилось, решилась послать с ним записку кому-то из соседей. Случилось так, что управляющий плантацией миссис Монтгомери находился по делу у того самого соседа, к которому раб был послан своей хозяйкой. Увидев его, управляющий грубо спросил, как он осмелился явиться сюда, если пропуск ему был выдан лишь на то, чтобы отправиться на собрание и прямо оттуда вернуться обратно на плантацию. Напрасно несчастный ссылался на приказание своей госпожи. Управляющий заявил, что это не имеет значения, так как миссис Монтгомери не вправе распоряжаться людьми, занятыми в поле. И чтобы истина эта лучше запечатлелась в памяти раба, управляющий тут же раз десять хлестнул его плетью.
У раба хватило смелости отправиться к своей госпоже и пожаловаться ей. Возмущение миссис Монтгомери не имело границ, но условия, заключённые с братом, лишали её возможности вступиться. Она сделала рабу хороший подарок, признала, что он был наказан несправедливо, и попросила его вернуться к себе и никому ничего не рассказывать. Она прибегла к этой унизительной просьбе в надежде оградить несчастного от новой кары. Но управляющий, как мне стало известно впоследствии, всё же узнал обо всём происшедшем.
Желая отстоять свой авторитет и укрепить дисциплину, он приказал выпороть непокорного ещё сильнее, чем в первый раз.
В рабовладельческой системе коренится столько зла и все её проявления настолько чудовищны, что действия, продиктованные самым искренним доброжелательством по отношению к рабу, приводят только дальнейшему нагромождению на его голову всевозможных горстей и бед. На такой гнилой почве нельзя возвести сколько-нибудь крепкое здание. Позорна сама система рабства. Кстати сказать, доброжелательство, гуманность, отзывчивость рабовладельца сильно походят на доброжелательство грабителя, который, обобрав проезжего, достаёт из его же чемодана и «великодушно» жертвует ему какую-нибудь часть одежды, предлагая несчастному прикрыть свою наготу. Есть ли что-нибудь более нелепое, чем эта гуманная жестокость и великодушная несправедливость? Единственная мера, которая способна принести пользу рабу и без которой все остальные ничего не стоят и даже вредят, это — дать рабу свободу!
