Но они хотели обратить в рабство всего только троих. А скажите, разве многим отличаются от них все бесчисленные Гилморы и Кертисы у нас на Севере? Им это даже ничего не сулит, кроме разве получения места или расположения покупателей g Юга, и тем не менее они готовы сделать всё от них зависящее, чтобы закабалить и держать в рабстве три миллиона людей, готовы даже ловить и выдавать по первому требованию, может быть даже не более обоснованному, чем притязания Гилмора и Кертиса на Элизу, любого загнанного беглеца, который ищет приюта, — мужчину, женщину или даже ребёнка. Разве каждый, кто это делает, каждый, кого одна мысль об этом не заставляет покраснеть от стыда, разве он лучше Гилмора, лучше Грипа Кертиса?
Бедная Элиза! Несчастное дитя! Даже и на таком расстоянии, находясь на противоположном конце города, Монтгомери чувствовал, как сильно бьётся её сердце. Он знал, что нужен ей в этот час, и мы уже не в силах были его удержать. Он знал, что должен её освободить, — и освободит.
Пусть читатель попытается представить себе ужас и отчаяние молодой девушки, когда, доверчиво отозвавшись на приглашение человека, которого считала другом своего отца, она, придя к нему, оказалась лицом к лицу с Грипом Кертисом, чья беззастенчивая грубость была ей уже известна по последней их встрече в Бостоне, и услышала от него, что она невольница — невольница Гилмора, которому он, Грип Кертис, унаследовавший её от своего брата и её отца, теперь её продал.
— Да, да, дорогая моя, — заявил старый развратник мистер Гилмор, развязно трогая её за подбородок и сопровождая этот жест многозначительным подмигиванием, — чтобы тебе стало ясно, в каком положении ты теперь находишься, послушай-ка, что по этому поводу говорится в законах Луизианы. Вот это, — добавил он, беря с полки какую-то книгу, — это «Code Noir», «Кодекс законов о неграх», действующий в Луизиане. И вот что здесь сказано: «Ввиду того что раб не имеет своей воли, он обязан…» Здесь написано «он», значит также и она, дитя моё, — пояснил Гилмор, — «…он обязан безоговорочно и во всём повиноваться своему хозяину, беспрекословно выполняя все приказания — как его самого, так и всех членов его семьи. Он должен относиться к своим господам с безграничным уважением».
— Гражданский закон, — добавил учёный адвокат, — стоит на той же точке зрения. — И взяв с полки другую, ещё более толстую книгу, он прочёл вслух: — «Раб — это тот, кто находится во власти господина, которому он принадлежит. Последний имеет право продавать его и распоряжаться им самим, его трудом и продуктами этого труда. Раб не может ничего приобретать и ничем владеть, так как всё принадлежит господину». Слышишь, моя милая, что гласит закон Луизианы. На основании этого закона ты — моя рабыня. Надеюсь, что ты поймёшь, что тебе необходимо примириться с твоим новым положением и подчиниться моим желаниям. Все мы, — закончил он гнусавым голосом, — все мы должны подчиняться воле провидения и закону нашей страны.
Многие молодые девушки, попав в то положение, в котором находилась Элиза, стали бы громко кричать, биться в истерике, другие упали бы в обморок, иные даже сошли бы с ума. С Элизой ничего этого не случилось.
Она твёрдо заявила, что никогда и ни — при каких обстоятельствах никому не позволит превратить её в невольницу.
На ночь Элизу заперли на чердаке. На следующее утро она упросила маленькую девочку-негритянку, принёсшую ей туда кусок хлеба, чтобы та как-нибудь передала Касси ту самую записочку, о которой уже говорилось выше. Мистер Гилмор велел посадить её на хлеб и на воду, надеясь этим сломить её волю; судя о других по себе, старый развратник рассчитывал, что, заставив её голодать, он скорее всего сумеет склонить её к повиновению. Попав в руки этих волков в овечьей шкуре, девушка уже перестала надеяться, что кто-то может её спасти; положившись на бога, покровителя сирот, она молила его о защите.
Во вторую ночь одиночного заключения ей вдруг приснился её покойный отец. Он улыбался своей доброй улыбкой, которая была ей так знакома. Показывая пальцем куда-то вдаль, он сказал: «Не бойся, дочь моя, освободитель придёт к тебе». Когда она взглянула в ту сторону, куда он показывал, ей почудилось, что Монтгомери появился из темноты и кинулся к ней с распростёртыми объятиями. Она попыталась приподняться навстречу ему и, проснувшись, убедилась, что это всего-навсего был сон. Но как он её успокоил! Бывает, что в жизни всё пусто, но сколько счастья несут нам тогда надежды, мечты и чаяния, воплощаясь в видениях и снах!
