— Вот возьму и побреюсь наголо, — произнесла она. — И вымажу лицо сажей.
Ее глаза были обведены странными кругами, будто подбиты, волосы висели сальными прядями. Она либо лежала на кровати, либо смотрелась в зеркало.
— Как можно лить слезы по мужчине, который недостоин меня коснуться?
Она не вернулась на работу. Из квартиры выходила разве что в бассейн, где часами смотрела на отражения в мерцающей голубизне или бесшумно плавала под водой, точно рыба в аквариуме. Начался учебный год, но я не могла бросить ее одну в таком состоянии. Вдруг приду из школы — а она исчезла… Так что мы сидели в квартире и питались консервами, а когда те закончились, перешли на рис и овсянку.
— Что мне делать? — спросила я Майкла, который угощал меня за обшарпанным столиком сыром с сардинами.
В новостях показывали пожары на Анджелес-Крест.
Майкл перевел взгляд с меня на пожарных, шагавших по дымным склонам.
— Когда влюбляешься, детка, такое случается. Это как стихийное бедствие.
Я поклялась никогда не влюбляться и надеялась, что Барри за зло, причиненное маме, умрет долгой и мучительной смертью.
Над городом взошла луна, кровавая от пожаров на севере и в Малибу. Как обычно в это время года, мы оказались в огненном кольце. В бассейн летел пепел. Мы сидели на крыше, вдыхая ветер с запахом гари.
— Истерзанное сердце, — промолвила мама, потянув кимоно. — Надо вырвать его и бросить в компост.
Хотелось ее коснуться, но она словно сидела в звуконепроницаемой кабине, как на конкурсе красоты. Ей не было слышно меня сквозь стекло.
Она согнулась, прижав руки к груди и выдавливая из себя воздух.
— Я сжимаю сердце внутри, — пояснила мама, — как земля в горячей глубине сдавливает своим весом кусок доисторического помета. Ненавижу его! Ненавижу! Я его ненавижу. — И добавила свирепым шепотом: — В моем теле рождается алмаз. Уже не сердце, а твердый, холодный и прозрачный камень. Я защищаю его своим телом, лелею в груди.
На следующее утро она встала, приняла душ и сходила на рынок. Я понадеялась, что теперь дела пойдут лучше. Она позвонила Марлин и спросила, можно ли вернуться. Номер как раз сдавали в печать, и в ней нуждались позарез. Как ни в чем не бывало мама отвезла меня в школу, где в моем восьмом классе уже начались занятия. И я подумала, что все позади.
А зря… Она преследовала Барри, как раньше он — ее. Ходила всюду, где был шанс его встретить, выслеживала, чтобы, глядя на него, оттачивать свою ярость.
— Ненависть дает мне силы.
Повела Марлин на обед в его любимый ресторан, застала его там в баре и улыбнулась. Он сделал вид, что не заметил, но все время потирал подбородок.
— Искал след старого прыща, — пояснила она вечером. — Как будто мой взгляд вызвал его к жизни.
Мы закупали провизию на рынке, делая крюк, чтобы столкнуться с ним у прилавка с мускусными дынями, бродили по его любимому музыкальному магазину, ходили на презентации книг его друзей.
Однажды ночью мама вернулась домой в четвертом часу. Утром надо было в школу, но я смотрела по кабельному фильм про белого охотника со Стюартом Грейнджером. Майкл дрых на диване. Горячий ветер рвался в окна, точно взломщик. В конце концов я вернулась к себе и заснула на маминой постели. Приснилось, что иду сквозь джунгли с пучком на голове, а белого охотника и след простыл.
Мама присела на край постели и сбросила туфли.
— Я его нашла. На вечеринке у Грейси Келлехер. Столкнулись у бассейна. — Она легла рядом и прошептала мне на ухо: — Болтал с какой-то рыжей толстухой в прозрачной блузке. Заметил меня, вскочил и схватил за руку. — Она задрала рукав и показала яростные красные подтеки. — «Ты что, — шипит, — следишь за мной?!» Так бы и перерезала ему глотку! «Мне следить ни к чему. Я знаю все твои мысли, каждый шаг. Я вижу твое будущее, Барри, и оно печально». — «Я хочу, чтобы ты ушла». — «Не сомневаюсь». Даже в темноте было видно, как он побагровел. «Ничего у тебя не получится, Ингрид, предупреждаю! Ничего не выйдет!» — Мать рассмеялась, сплетя руки за головой. — Он не понимает — уже получается!
Суббота. Опаленное небо. Жаркий послеполуденный воздух пахнет гарью. В это время года даже на пляж не сходишь из-за ядовитого «красного прилива». Город повержен и на коленях молит об искуплении, как древний Содом.
