— А говорил, один тут будешь, — с упреком бросил он Зеленому френчу.
— Не шуми, Джелалэддин! Перед тобой культурные люди сидят, просвещенные!
— Тем более! Знал бы, другим путем явился… Одетым, обутым. — Парень перенес ноги через перила и стряхнул капли воды с лица и бритой головы.
Он был смуглый, высокий, худущий — кожа да кости. Узкое, болезненно-бескровное лицо его и голова иссечены были грубо зарубцевавшимися ранами. Не зная куда деть свои большие руки, парень машинально пытался упрятать их в карманы, забыв, что он без брюк. Потом прямо на себе отжал, как сумел, трусы и уселся на перилах, не пожелав присоединиться к застолью.
— На перилах он ладно примостился, твой дружок, да нам бы познакомиться не мешало, — заметил Эзекиа Зеленому френчу и обернулся к пришельцу. — Не порядок, парень, со стороны глядеть на наш стол.
— Человек этот, господа, весьма известная личность… — Захмелевший Зеленый френч настроен был на разговорный лад. — Но он — из другого мира… Из другого мира явился… Когда-то обозвали его Джелалэддином[6], и кличка эта, представьте, пристала к нему. Джелалэддин… почему, спрашивается? И почему меня Зеленым френчем называют? Только и слышишь — «Зеленый френч нализался», «Зеленый френч идет, прячьте вино», «Зеленый френч…». Почему, спрашиваю?!
— Потому что и зимой и летом в своем замусоленном френче таскаешься. Теперь не разобрать, понятно, какого он цвета, да люди-то, благослови их господь, запомнили, каким был френч поначалу. Люди знают, кого как прозвать!
— Он не разорял Грузии, за что же его Джелалэддином обозвали? — с наигранным простодушием вопросил Зеленый френч.
— Что сказал — откуда он?
— Из другого мира.
— Извините, — подал голос прибывший из другого мира. — Позвольте, сам объясню вам все… Если интересуетесь, конечно.
— Смолкни, Джелалэддин!
Джелалэддин беспрекословно подчинился. По всей видимости, ему было что поведать, но, вероятно, не хотелось перечить приятелю.
— Откуда он, говоришь? — запоздало поинтересовался и старый кожемяка.
— Оттуда, дескать! — ответил Эзекиа. — Из другого мира… Понял, дядя Григол?! А потому выпьем-ка за тебя! Жить тебе и здравствовать! Крепко по земле ступать, все напасти одолевать!
— Куда уж мне ступать да одолевать. — Старик улыбнулся, разводя руками. — Не видишь, на том свете меня заждались! Хватит, истоптал я землю.
— Погоди, дай мне свое молвить, тогда уж говори свое… Не пустые слова хочу сказать. Человек вроде тебя хороших слов достоин — тихий ты, работяга, простой, славный и сколько добра сеял — десятерым не сжать! А треклятая жизнь подливает да подливает тебе отравы. И все равно не уломала она тебя, не перешибла, крепко стоишь, дядя Григол! За тебя, за твою человечность, за добро, что ты творил! Слышишь, за добро!
— Нет никакого добра, — как бы про себя обронил Джелалэддин.
— Как это — нет?! — оторопел Эзекиа.
— А так вот. Нет — и все!
— Смолкни, Джелалэддин! — Зеленый френч выпил и снова налил себе.
— Будь по-твоему, мир давно бы погиб. — Эзекиа неловко рассмеялся. — Что ты, парень, разве не добро всему на свете начало?!
— Наоборот, дядюшка! Вы люди просвещенные, должны бы знать — именно зло положило начало роду человеческому: Адам и Ева так бы и сгнили в своем раю, кабы дьявол не ввел в искушение эту сударыню.
Наступило тягостное молчание.
Дядя Григол приподнял голову и внимательно всмотрелся в пришельца из другого мира, восседавшего на перилах и устремившего горестный взгляд в сторону Мухранского моста. Сразу было видно по нему — натерпелся он в жизни, настрадался.
— Добрый — один господь, и его, увы, нет, — с горечью добавил Джелалэддин.
— Что он мелет! — возмутился Эзекиа. — Слушай, эй, оттуда пришедший, думай, что говоришь, не богохульничай!
— Джелалэддин! — Зеленый френч приложил указательный палец к губам.
— Ладно, молчу, звука не издам… И вообще, уйти-ка лучше.
— Постой! — удержал его Зеленый френч. — Сказал же тебе, непростые перед тобой люди. Уразумей, особый это район: тут еще в цене человечность, честность, доброта… Потому и люблю приходить сюда, потолковать с порядочными, достойными людьми…
