3
Михаил Александрович Георгиевский, генсек НТСНП, ушел из клуба около десяти часов вечера, условился встретиться с начальником русского отдела югославской полиции Губаревым в ресторане «Казбек».
— Опять бессонная ночь! И трата денег! Но без этого нельзя! — выходя из кабинета Байдалакова и щуря подслеповато глаза, с огорченным видом сказал генсек.
Виктор Михайлович Байдалаков хмыкнул, широко улыбнулся, показав два ряда великолепных зубов, и что-то невнятно пробормотал. Он знал, что Георгиевский врет, что любит пображничать в хорошем ресторане на «казенный счет». Генсек НТСНП, в свою очередь, знал, что Губарев матерый волк и с ним ухо нужно держать востро, тем более что через два дня открывается съезд, а разговор пойдет о японцах, немцах, польской разведке и кто знает еще о чем.
— Выкручивайся, Михаил Александрович. Это твоя сфера, — заключил Байдалаков.
...У русских эмигрантов свои рестораны и кабаки, начиная с претенциозного «Мон Репо», где всю ночь ноет с оркестром и хором некогда популярный в России цыганский певец Морфеси, и кончая стилизованным, душным, увешанным текинскими коврами погребком «Казбек», где до утра поет грузинский хор, бешено пляшут танцоры наурскую, размахивая шашками, каждый с семью кинжалами во рту, где льется рекой кахетинское, жарят шашлыки, носятся, размахивая салфетками, стройные юноши, затянутые в черкески, а хозяин погребка, грузинский армянин Рубен, встречает гостей и по-кунацки усаживает их за столы на бочонки. Совсем как в старом Тифлисе!
Рубен пригласил Георгиевского в отдельный кабинет.
— А мы тут с Николаем Николаевичем меню обсуждали. Прошу! — Он поднял полог тяжелого текинского ковра и поклонился в сторону Губарева.
Николай Николаевич Губарев сделал вид, что хочет встать, его мокрый плотоядный рот растянулся в улыбке, но, так и не поднявшись, сунул короткую пухлую руку Георгиевскому:
— Мое почтение, профессор! Извините, устал дьявольски...
— Здравствуйте! Я, кажется, опоздал? — Георгиевский, ощерясь, протянул руку и подумал: «Какой тяжелый, свинцовый взгляд, глаза палача!»
— Нисколько! Это я пришел раньше. Заходил в офицерское собрание, в прибежище старых генералов, которые никак не могут расстаться с формой, и «юных» облыселых корнетов несуществующих полков. Кунсткамера какая-то! По субботам у них вечера. Танцуют краковяк, падепатинер, гавот, падекатр... Справляют полковые праздники, напиваются до потери сознания... Щелкают каблуками и вытягиваются перед старшими офицерами, а генералов величают не иначе как «ваше превосходительство». Смешно!
Губарев прикрыл глаза и умолк.
В кабинет неслышными шагами вошли два официанта в белых черкесках с большими, заставленными закусками и напитками подносами и принялись расставлять их на столе.
«К чему клонит?» — насторожился генсек НТСНП, глядя, как Губарев наливает себе большую рюмку и опрокидывает ее в рот. И вдруг Георгиевскому припомнился разговор с советским журналистом, работающим корреспондентом в Варшаве. Встреча была случайная, на улице, но запомнилась крепко. «Вы, эмигранты, саки не знаете, с кем и ради чего идти. Никто из вас не верит ни РОВСу, ни претендентам на царский престол, не верит ни старшему, ни младшему поколениям! Увы! Немало среди вас и таких, чьи взоры обращены к Гитлеру! Таким импонирует основанный на социальной демагогии новый союз архангела Михаила. Таким по вкусу и диктатура мещанства, и культ силы «белокурой бестии», и древние мифы, пропитанные ядом расизма, и бешеная ненависть к коммунизму...» — так говорил ему, глядя прямо в глаза, советский журналист. И тогда Михаил Александрович, генсек НТСНП, растерялся.
Начальник русского отдела полиции снова налил большую рюмку водки и опрокинул в рот. Глаза его оживились, он заговорил:
— Сколько провалов, измен, мистификаций, предательств и глупости! Кому прикажете верить? Врангеля извели, Кутепов и Миллер как сквозь землю провалились, «Внутренняя линия» РОВСа, как вы утверждаете, в руках ГПУ! Ха-ха-ха! Ну ладно, ладно, профессор, скажите лучше, как Околов? Уже на той стороне?
— Они перейдут границу двадцать третьего августа. В день открытия нашего съезда. Их шесть человек... — Георгиевский умолк, увидев, что Губарев подносит указательный палец ко рту.
