Без пяти минут одиннадцать Беллмен вошел в комнату дочери, и миссис Лейн поднялась, уступая ему место у постели.
— Гонг? — спросила она.
— На ваш выбор.
Миссис Лейн проследовала на кухню, где ее ждала Мэри.
— Что будет сегодня, мама?
— Нам самим решать.
— Может, пальнуть из пистолета у кухонного окна?
Ее мать нахмурилась:
— Мэри, это делается не для твоего развлечения. Что у нас было на днях? Вчера гремели кастрюлями, во вторник били в гонг… А в понедельник?
— Рояль?
— Мы не обязаны каждый раз выдумывать что-то новое. Я согласна разбить все тарелки, швыряя их с лестницы, если от этого будет хоть какой-то толк, но… Господи, уже пора!
Они помчались в гостиную и подняли крышку рояля. Миссис Лейн села на табурет с грустным и безнадежным видом; ее дочь пристроилась рядом с видом радостного предвкушения. Они подняли четыре руки, посмотрели на стрелки часов — и ровно в одиннадцать два десятка пальцев разом ударили по клавишам.
— Ну и гром! — удовлетворенно воскликнула Мэри. — Если она не услышит это, то не услышит вообще ничего!
Наверху Беллмен с часами в руке стоял над Дорой, глядя на ее лицо, тогда как отзвуки дисгармоничного аккорда разносились по всему дому.
В своем блокноте он сделал очередную пометку: «Реакции нет».
— Терпение, — молвил Сандерсон, когда Беллмен показал ему свои записи.
Дора дышала неглубоко, медленно и ритмично. Пульс у нее также был слабый, медленный и ритмичный. Она не реагировала на звуки и свет, большую часть времени проводила в подобии сна и даже с открытыми глазами была слепа, как новорожденный котенок. Волосы ее не отрастали, а миссис Лейн или Мэри каждый день стряхивали с ее щек все новые выпавшие реснички. Оказавшись меж двух миров, Дора не умирала, но и не жила.
— Она побывала на грани смерти, — сказал Сандерсон. — Сейчас ее состояние стабильно, и мы должны этому радоваться.
Беллмен получил свое чудо — и вряд ли мог рассчитывать еще на одно. Лихорадка выкосила многих жителей города, включая родных Беллмена; смерть вплотную подобралась и к Доре, но отступила за какие-то мгновения до конца. После таких потрясений Беллмен не задавался вопросом, почему ему была дана эта отсрочка. Он просто смотрел и ждал, что будет дальше.
День за днем он проводил у постели дочери и за это время ни разу не посетил фабрику. На седьмой день мальчишка-посыльный принес записку: дела идут обычным порядком, но не должен ли бухгалтер представить отчет мистеру Беллмену?
Тем же вечером Мэри провела в кабинет явившегося с отчетом Неда. С ним пришел мистер Крейс. В комнате стоял холод — Мэри развела огонь в камине, но пустовавшее целый месяц помещение не успело прогреться. Крейс впервые очутился внутри особняка, да и Нед бывал здесь нечасто. Они молча стояли посреди комнаты, разглядывая паркет, лепнину и прочие детали интерьера, исполненные любопытства и сострадания. Оба нервничали и потому сильно вздрогнули, когда вслед за скрипом двери наконец появился Беллмен. Отчасти такая реакция объяснялась произошедшей в нем разительной переменой — и дело было даже не во внешности, а в отсутствии внутреннего содержания. Несколько мгновений гости недоуменно всматривались в хозяина, как это бывает, когда ваш взгляд вдруг обнаруживает пустоту на месте чего-то привычного и хорошо знакомого.
Они выразили соболезнования в стандартных фразах. Нед не видел смысла в словесных излияниях — их лица и так сообщат остальное: что сказанное — это лишь малая часть от испытываемой ими скорби, что каждая семья в городке понесла утраты, но редко кто в такой степени, как Беллмен. Череда смертей в старом особняке уже выходила за все рамки… Но Беллмен, казалось, не видел их лиц и едва ли расслышал слова. Нед покосился на Крейса — тот был так же смущен и озадачен.
