— Какой ты добрый, Николенька.
Лопатов и Накатова, раздеваясь в передней у тети Сони, слышали только обычный гам попугаев, но, проходя по гостиной, Екатерина Антоновна услыхала какие-то другие звуки. Она приостановилась.
— Что это? — тревожно спросила она.
Из будуара доносился захлебывающийся смех тетушки.
— Кажется, с тетей истерика — подождите меня здесь, — сказала она Лопатову. Откинув портьеру, она вошла в будуар и в изумлении остановилась. Тетушка хохотала.
Она переводила дух, взглядывая на Талю, которая тоже заливалась смехом, валяясь по дивану.
Попугай Васька, сидя на спинке дивана и глядя на Талю, неистово выкрикивал:
— Крокодил! Ах, крокодил!
— Тетя Соня, что с вами? — наконец произнесла ошеломленная этой сценой Накатова.
— Ах, это ты, Катюша… ох, как они меня насмешили! — заговорила тетушка оживленно. — Ты послушай, что говорит эта сумасшедшая девочка! Petites femmes! Понимаешь, petites femmes[10]!
— Да в чем у вас дело?
— Екатерина Антоновна, милая, меня Ренан со смеху уморил! — кричала с дивана Таля. — Я никогда так над Джером-Джеромом не хохотала!
— Ах, крокодил, крокодил! — старается перекричать ее Васька.
Накатова зажала уши.
— Уймите его, Талечка, уймите! — кричит тетушка, махая руками. Таля хватает шаль и завертывает попугая, который неожиданно произносит:
— Оппопонакс! — и замолкает.
— Видишь, Катенька, — оживленно говорит тетушка, — мы читали с ней Ренана. Ну… ну, дошли мы до молитвы в саду Гефсиманском, а эта шальная девочка так и прыснула со смеху. В ладоши хлопает. «В чем дело?» — спрашиваю, а она кричит: «Все ждала, когда француз до petites femmes договорится! Вот и договорился! Одолжил, действительно. Не Христос смотрит на Иерусалим, а сам г-н Ренан с Монмартра на Париж!» — и со смеху на диван повалилась, а Васька испугался, проснулся, крылья расставил и говорит: «Вот и скандал». Просто потеха! Да ты садись, милая, как хорошо, что ты сегодня приехала. Погода-то какая чудесная!
— Значит, вы теперь выезжаете, тетя?
— Да что поделаешь, вот этот бесенок меня на выставку таскал! — указала она на Талю, которая, высвободив Ваську из-под шали, утешала его кусочком сахара.
— Вот спасибо Тале, что она вас оживляет, — сказала Накатова. — Только смотрите, не смешите тетушку — у нее слабое сердце, и ей вредно так хохотать.
— Ах, какая же вы, Софья Ивановна, отчего вы этого мне не сказали, когда я вас к Анисимовым в пятый этаж таскала? — с упреком воскликнула Таля.
— К каким Анисимовым? — удивилась Накатова.
— Так, Киттенька… Тут одно семейство бедное… ужасно бедное, вот Таля мне рассказала… Да это пустяки. Ну, как ты поживаешь?
— Тетя, я не одна, — вдруг вспомнила Накатова, — со мной Николай Платонович. Можно ему войти?
Чай пили в столовой, Таля хозяйничала, и опять Накатовой казалось, что это ее дочка, милая, веселая девочка, болтающая всякий вздор.
Ей приятно было видеть оживленное лицо тетушки.
— Знаешь, Киттенька, — жалобно заговорила тетушка, — вот прошу Талю ехать со мной на дачу, а она упирается. Что же это будет, если я останусь одна?
— А что моя мама скажет, как я домой не приеду? — спросила Таля, покачав головой.
— У вашей мамы вон сколько детей, неужели она мне хоть одну не может уступить? Я всегда одна…
— Помните, Таля, вы мне когда-то говорили, что вы считаете справедливым быть там, где вы нужнее, — оживленно заговорила Накатова. — Вы можете съездить домой и, повидавшись с родными, вернуться.
— Не бросайте меня, Талечка, как же я без вас… — сказала Софья Ивановна растерянно.
Таля вдруг бурно сорвалась с места и, подбежав к Софье Ивановне, обняла ее.
— Я вижу, Наталья Алексеевна вас полюбила больше родной матери и, конечно, уже не расстанется с вами, — насмешливо сказал Лопатов.
— Не больше, а одинаково! У меня много, много любви, на всех хватит! — весело воскликнула Таля, прижимаясь щекой к щеке тети Сони.
— Великолепно!
— Что такое, Николенька? — спросила удивленно Накатова, словно разбуженная этим восклицанием Николая Платоновича.
Автомобиль мерно покачивался, и ей приятно было уноситься в этом мерном движении с ним, с любимым. Она закрыла глаза и, прижавшись к нему, забыла все на свете. Весь мир, все люди казались ей такими далекими и ненужными. Пусть они там копошатся где-то, она была одна с ним, а за окном автомобиля не было ничего, да, ничего: там плыли какие-то ненужные люди-тени, может быть, попадая под колеса автомобиля, под колеса колесницы, везущей ее любовь. Да разве существует что-нибудь на свете, кроме ее любви!
