— Кто же она? — нетерпеливо спросила Накатова.
— Какая-то Ксения Нестеровна Райнер, приехала она к своей дочери, г-же Полкановой. Эта Полканова была знакома с моей матерью, так что нет ничего удивительного, что г-жа Райнер пришла на панихиду.
— Да вы не влюбились ли в нее? — принужденно рассмеялась Екатерина Антоновна.
— Не надо… Не надо так говорить, Катя! — жалобно сморщился он. — Мне прямо больно говорить так об этой женщине, да и невозможно, она совсем седая.
— Ну опишите мне ее.
— Высокая, худощавая. Лицо круглое, румяное, одета без претензий, скорей по-старушечьи, но очень элегантно… на шее соболье боа… волосы совсем белые… глаза светлые… Что еще… не знаю…
— Что же вы думаете делать? — спросила Накатова после долгого молчания.
— Я поеду к Степе в Париж! — решительно произнес он.
— Счастливый!
Он удивленно посмотрел на нее. Она словно спохватилась:
— Я очень люблю Париж и очень сожалею, что в этом году весной мне не удастся побывать там, у Nicolas нет отпуска.
Камин потух, и они только теперь заметили, что сидят в темноте.
Она встала, пошарив, нашла кнопку, и комната осветилась.
Этот свет произвел странное впечатление на обоих, как будто им стало стыдно предыдущего разговора.
У Накатовой явилось даже ощущение, что в темной комнате было светло, а теперь наступил мрак.
— Вы знаете, что Николай Платонович очень занят. Мы даже не знаем, поедем ли мы в Холмистое.
— Да, да, конечно, — вяло произнес Жорж, вставляя монокль в глаз. — Что это у вас, кузина, новая статуэтка? Не дурна!
Он взял с камина бронзовую статуэтку Меркурия и вертел ее в руках.
— Да. Говорят, что это эпохи Renaissance[8].
— Помоложе, много помоложе, кузина, но вещица очень недурна. Дорого заплатили?
— Это подарок Николая Платоновича.
— А-а. Ну, до свидания, кузина, не буду вам больше надоедать, я думаю, вам пора спать.
Она его не удерживала.
Ее смущало то, что у нее на миг проснулось к этому Жоржу чувство нежности, которое она испытывала когда-то в детстве, когда, бывало, взобравшись на дерево, она передавала куски хлеба с маслом оставленному без обеда маленькому мальчику в матросском костюме.
Но это чувство так давно сменилось насмешливой снисходительностью!
Она пошла его проводить, и, когда он уже отворял дверь в переднюю, она произнесла запинаясь:
— Сохрани вас Господь, — и подняла было руку, чтобы перекрестить его, но сконфузилась, опустила руку и быстро пошла обратно через темный зал.
Тетя Соня жила лет двадцать на Петербургской стороне.
После смерти мужа она не переменила квартиры, ничего не изменила в ней и в укладе своей жизни.
— Пусть все будет так, как было при нем — моем голубчике, — твердила она всем, кто советовал ей переехать, переменить обстановку.
Как раз это и говорила она Накатовой, сидя в своем будуарчике, сплошь заставленном креслицами, ширмочками и жардиньерками.
Сидела она, сжавшись в комочек, на ярко-розовой кушетке, среди пестрых подушек, такая маленькая, худенькая, в черном платье и креповом чепчике.
Накатова слушала тетку, обводя скучающим взглядом эту знакомую ей до мелочей комнату.
Прежде она очень любила тетю, она любила ее больше строгой матери, которой она боялась, которую видела редко. Воспитываемая строгими англичанками, она приходила в детстве только здороваться и прощаться с матерью.
Молодой девушкой она, правда, выезжала с матерью, но ведь это происходило так: Китти, одетая в бальное платье, стучала в дверь уборной. Мать осматривала ее пристальным взглядом, иногда снимала, иногда прибавляла какое-нибудь украшение: бантик, цветок, — и затем они обе спускались с лестницы и садились в карету.
Китти не смела разговаривать с матерью, она должна была только отвечать на вопросы.
И так дело шло, пока мать не призвала ее и не объявила, что Накатов, крупный чиновник, сделал ей предложение и она, мать, дала согласие.
А тетя Соня?
Тетя Соня постоянно приходила к ней в детскую, играла с ней, читала. Детские свои горести и радости Накатова всегда поверяла ей, так же как и девичьи грезы.
Тетя Соня была ей матерью больше, чем родная мать, и самые счастливые дни были те, когда мать, уезжая летом на воды, оставляла ее у тетки. Она любила тетю Соню и скучала, когда дня два они не виделись.
