Но Куницкий молчит. Они обсуждают это уже не первый раз. Похоже, обоим надоело.
Порой, прислонившись к стене и прищурившись, жена начинает над ним издеваться:
— Подъехал автобус с альфонсами, меня увезли в бордель. Малыша держали на балконе на хлебе и воде. За три дня я обслужила шестьдесят клиентов.
Тогда Куницкий вцепляется в столешницу, едва удерживаясь, чтобы ее не ударить.
Он никогда не задумывался и не беспокоился о том, что не помнит отдельных дней. Не знает, что делал в такой-то понедельник, даже в последний, предпоследний… Не знает, чем занимался позавчера. Он пытается вспомнить четверг перед отъездом из Виса — тщетно. Впрочем, как следует сосредоточившись, он все же припоминает, как они шли по тропинке, под подошвами шуршали и крошились кустики сухой травы. Вспоминает низкую каменную ограду — наверное, только потому, что там они увидели змею. Она уползла. Жена велела ему взять малыша на руки. Так что дальше, в горку, Куницкий его нес, а она сорвала листик какого-то растения, растерла в пальцах и сказала: рута. Тогда он вспомнил, что все здесь ею пахнет, этой травкой, даже ракия — хорваты кладут в бутылку целые веточки. Но как они возвращались домой и что делали вечером, он сказать уже не может. И других вечеров не помнит. Ничего не помнит, все прошло мимо. А если чего-то не помнишь, значит этого и не было.
Детали, значение деталей: раньше он не воспринимал их всерьез. Теперь Куницкий уверен, что, если выстроить их в четкую логическую цепочку — причина плюс следствие, — все разъяснится. Надо будет спокойно сесть, взять бумагу — лучше всего большой лист, самого большого формата, у него в офисе как раз есть подходящий, от бандероли с книгами, — и все расписать по пунктам. Где-то ведь есть эта правда…
Итак, он вскрывает бандероль — разрезает пластиковые ленты, вынимает книги не глядя, кладет стопкой. Очередной бестселлер, фиг с ним. Вытаскивает серую бумагу и разглаживает на столе. Огромное, чуть помятое, серое пространство пугает его. Черным фломастером Куницкий пишет: граница. Там они поругались. А может, надо вспомнить то, что было до отъезда? Да нет, хватит и границы. Вероятно, он подал паспорт в окно машины. Это было между Словенией и Хорватией. Потом он вспоминает, как они ехали по шоссе через обезлюдевшие деревни. Каменные дома без крыш, со следами пожаров или взрывов. Явные признаки войны. Заросшие поля, сухая бесплодная земля, не знающая заботливой руки. Ее хозяев изгнали прочь. Умершие тропки. Сжатые челюсти. Ничего не происходит, совершенно ничего, это и есть ад. Они едут на машине, молча разглядывая этот ошеломляющий пейзаж. Но про жену Куницкий ничего не помнит — она сидела слишком близко, рядом. Не помнит, останавливались они там или нет. Ах да, заправлялись на какой-то маленькой бензоколонке. Кажется, купили мороженое. Еще он помнит погоду — было душно. Небо, словно залитое молоком.
Работа у Куницкого хорошая. Он сам себе хозяин. Куницкий — торговый представитель крупного столичного издательства, то есть он продает книги. В городе у него есть несколько точек, в которые он время от времени наведывается — что-нибудь рекламирует, рекомендует новинки, соблазняет скидками.
Он подъезжает к маленькому книжному магазину на окраине и достает из багажника заказанные книги. На вывеске значится «Книжный магазин. Писчебумажные товары»: магазин слишком мал, чтобы иметь имя, — впрочем, лучше всего раскупаются как раз тетради и учебники. Книги Куницкий привез в пластиковом ящике — справочники, два экземпляра шестого тома энциклопедии, воспоминания знаменитого актера и последний бестселлер с ничего не говорящим названием «Созвездия», аж три экземпляра. Надо будет почитать. Куницкого угощают кофе, домашним кексом, его тут любят. Запивая кекс кофе, Куницкий показывает новый каталог издательства. Вот это хорошо продается, говорит он. И они послушно заказывают. Такая у него работа. Перед уходом он еще покупает календарь со скидкой.
Вечером, в своем маленьком офисе, он вносит новые позиции в бланки коллективных заказов, высылает по электронной почте. Завтра должны прислать новые книги.
