«С каждым человеком, возлюбившим Бога и Вселенную, в мире светает всё больше, и уже недалёк тот час, когда предрассветные сумерки навсегда покинут эту землю. Сонмы праведников и святых выйдут на улицы городов, и солнце, исчезая в положенный час за горизонтом, не сможет ничего изменить», – писал в своей книге, посвящённой судьбе Жигулёвского края, один отшельник.
Тот же самый отшельник писал о судьбе Жигулёвского края и более предметным языком:
«Настанут такие времена, когда нежгучий огонь, призванный послужить людям, проявится над вершинами Жигулей. В городе Самара уберут тогда все фонари, и человек, пожелавший остаться неизвестным, напишет книгу «Белые ночи в Самаре».
Отшельник по прозвищу Тишина считался в Общине умелым наставником.
Когда Тишина читал свои проповеди где-нибудь в лесу, на доступной солнцу поляне, воздух был полон бабочек и стрекоз. Пчёлы кружились вокруг него, как жёлтая флотилия, распустившая свои напряжённые паруса, но трогать – не трогали. Звуки воспринимались обострённо, как на концерте в филармонии. И если поблизости протекал ручей, то он подыгрывал своим журчаньем речам отшельника.
Ученики отшельника Тишины отличались всегда тем, что селились в местах, отмеченных красотою. Обязательно дерево, обязательно берег реки или ручей, и обязательное для его учеников стремление достичь в этой жизни просветления.
Отшельник Тишина учил:
– Разъяснить трудные места Учения может и ветерок, весело играющий с листвой берёзки.
Считаю, комментарии к его словам не нужны.
Какой-то мужик, никому в здешних местах не знакомый, шёл вдоль пологого, поросшего ковыль-травою склона горы. Из пещеры отшельника, расположенной на соседнем склоне, он выглядел крошкою-муравьём. Отшельник того мужика заприметил, но никак не отреагировал на него. На это обращается внимание, поскольку в правилах того отшельника было молиться за всех, кто к нему приходил.
Но двадцать лет спустя, просветлев душою, отшельник вспомнил мужика, проходившего мимо, и включил его в свои ежедневные молитвы. И молился за того мужика всегда дольше и усердней, чем за тех, кто лично к нему приходил.
– В какую подзорную трубу следует смотреть и через какие медные трубы пройти, чтоб обнаружить в нашем подсолнечном мире просветлённого человека? – спросили отшельника П. миряне.
– А глаз на своём лбу, который просветлённого человека видит, иметь хотите? – спросил, в свою очередь, отшельник.
– Какой такой ещё глаз, нам и своих двух достаточно! – зашумели, словно вода в кипящем самоваре, миряне.
– Ладно уж, скажу. Только это моё, нехитрое суждение будет, – сообщил отшельник. – Просветлённый человек охотно танцует, когда нет зрителей, и поёт, когда нет слушателей.
Человек по имени Иосаф, умевший учиться на собственных ошибках, первую половину своей жизни провёл в миру, а вторую – среди отшельников.
Придя к отшельникам в Жигули, Иосаф почти сразу заболел довольно редкой болезнью. На теле его появлялись пузыри, как после дождя на лужах, и лопались, испуская страшное зловоние. Мази и настойки не помогали, и лишь духовная практика понемногу теснила недуг.
Когда болезнь прошла, Иосаф пустился в размышления. В чём заключалась причина его болезни? Какие молитвы и дела могли оказать на неё полезное воздействие?
Время текло, как Волга-река, теряясь за дальними холмами. Нашёл ли Иосаф ответы на свои вопросы, так никто и не узнал. Но в хронике жизни жигулёвских отшельников хранится такое изречение Иосафа:
«Минута искреннего сострадания горю незнакомого тебе человека сопоставима с молитвой Богу, длящейся сто лет».
Один отшельник душою-парнем любой компании был. Однако обучил стайку мурашей, поселил их в просторной коробке и так своё учение преподавал.
Поведёт, бывало, своих учеников на гору, где старая, как бы с пергаментным стволом берёза росла. Выпустит мурашей из коробки, нашепчет им что-то своё, и мураши на стволе тут же рисунком расположатся. Каким? Часто, сказывают, словами, а если кто чужой рядом находился, то знаками: чёрточками, крестиками, кружками и многими другими. Только человек, самим отшельником обученный, понять эти знаки и мог!
