Уж как там ни вертись, а должно сознаться, что если и не верёвочкой и не черт — а кто-то связал нас. Вы мне ужасно понравились, как только я с Вами познакомился; потом мы как будто несколько разошлись; но со времени посещения в деревне узелок опять затянулся — и на этот раз довольно плотно. Смотрите, не вздумайте ни перерубать, ни развязывать этот узелок. И к чему? Кому от него вред будет? Увы! никому — ни даже мне... ни даже Вам!!
Вы ещё не прочли начало романа Л. Н. Толстого, который должен явиться в «Русском вестнике»? Как только прочтёте — сообщите мне своё впечатление. Я убеждён, что Ваш литературный вкус должен быть и гонок и верен. Ваше описание соседей, зимней поездки и т. д. — живо перенесло меня в родную Русь. Сознайтесь, Вы не пококетничали немного с «непонятным» певцом в голубом галстухе? Водочку он попивает — это плохо; при таких условиях даже кокетничать нельзя.
Очень бы мне хотелось провести несколько часов с Вами, в Вашей комнате, попивая чай и поглядывая на морозные узоры стёкол... нет, что за вздор — глядя Вам в глаза, которые у Вас очень красивы, и изредка целуя Ваши руки, которые тоже очень красивы, хотя велики... но я такие люблю.
Однако довольно болтать. Пора, как говорит кн. Мещёрский, поставить точку. От души желаю Вам всего хорошего и говорю: до свидания.
Искренне Вас любящий
Ив. Тургенев.
Париж.
50, Rue de Douai.
Понедельник, 22-го/10-го марта
1875.
Это очень любезно с Вашей стороны, милая Юлия Петровна, что Вы не оставляете меня своими письмами; но нехорошо то, что Ваше путешествие весною в Мариенбад всё ещё под сомнением. И Вы напрасно хитрите, говорите, что я посылаю Вас ко всем «пашам»; Вы очень хорошо знаете, куда я Вас посылаю и где бы хотел Вас видеть. Из этого всего я заключаю, что, несмотря на Ваши заверения, Вы всё ещё не прочь пококетничать — если не с голубым соседом, то с беловолосым приятелем. То, что Вы говорите о золотой волюшке и о том, как страшно скоро уходит жизнь, — всё очень верно и справедливо: да ведь клад в руки не даётся, оттого что это не от нас зависит; а собственной личностью распоряжаться — до некоторой степени — (заметьте эту поговорку) — зависит от нас. Вот я и посмотрю — до какой степени простирается... Ваша дружба ко мне — и в состоянии ли она привести Вас из Орловской губернии в Богемию — что и для Вашего здоровья будет очень полезно.
Так порвалась верёвочка на Ваших лапках? И крепка была верёвочка? — Моя не порвалась и не порвётся — а только растягивается. Говоря без аллегорий, я чувствую, что мне очень будет приятно Вас увидеть; чувствую также, что если мы теперь не встретимся — то уже никогда не встретимся, или если встретимся — то в «новом мире» — т. е. в старости — и «друг друга не узнаем» (как у Лермонтова). Вы всё это сообразите хорошенько — да и распорядитесь насчёт дел Вашей сестры, которые, полагаю, могут и без Вас обойтись, так как у ней есть муж.
А обо мне пока не сожалейте: приступ подагры был незначителен — и я хожу на обеих ногах, как все люди. Ничего при этом не делаю — что истинно постыдно. Мне всё кажется, что я ещё могу кое-что сделать — да, вероятно, так до конца дней только будет казаться.
Я здесь остаюсь всего два месяца. 15-го мая я непременно выезжаю в Карлсбад.
Читали ли Вы «Анну Каренину» Л. Н. Толстого? Скажите мне Ваше мнение. Я Вам пока не скажу своего. Посмотрим, будет ли оно согласно с Вашим.
У меня нет той карточки Бергамаско, которую я дал Шереметеву: а то бы я Вам её наверное выслал. С меня пишет портрет наш известный живописец Харламов: выходит удивительно. Когда он будет кончен, я с него велю снять фотографию — и... вышлю её Вам? нет, привезу её с собою в Карлсбад.
Все мои здесь здоровы; надеюсь, что и Ваши там поправились и хворость их прошла.
Будьте здоровы и Вы: не говорю Вам: прощайте — а до свидания. Целую нежно Ваши хорошие руки и остаюсь
душевно Вам преданный
Ив. Тургенев.
Париж.
Среда, 19-го/7-го мая 75.
На днях виделся с В. В. Шереметевым, милая Юлия Петровна. Он был здесь проездом и говорил мне о Вас. Он, вероятно, скоро увидит Вас и привезёт мой поклон. На личное свидание в Карлсбаде я уже не надеюсь; Ваше последнее письмо рассеяло мои ожидания. Не сомневаюсь в том, что Вы охотно бы туда приехали — и за то, что Вы мне это говорите, я благодарю Вас; но не сомневаюсь также и в том, что Вам не удастся освободиться от Ваших дел и обязанностей. Хотя мне это очень грустно — однако приходится примириться с необходимостью: быть может, я Вас увижу зимою в Петербурге, куда я приеду, если к тому времени окончу свою работу. Теперь я собираюсь в Карлсбад: через неделю выезжаю. Здоровье — пока ничего; подагра молчит. Авось она и там не заговорит. Мысль, что я Вас не увижу в Карлсбаде — мне неприятна, но кто знает, может быть, это и к лучшему. В гигиеническом отношении наверное к лучшему: скука, говорят, отличное подспорье водам и всяческому леченью.
