Километрах в четырех от Питивье, как идти к Орлеану, по левую руку невдалеке от дороги стоит ферма Жарваси, из коммуны Питивье-ле-Вьёй. Кто меня пограмотней, называют ее Жаверси. Ну, если представили ферму, так я дальше буду рассказывать. Метрах в ста оттуда, если все по левой стороне и свернуть к Лаасу, совсем рядом с сараями Сен-Арпан, раньше стояла ферма Пти-Жарваси. Все тамошние дома переписали в земельную книгу, да только они уж рассыпаться начали. Их лет тридцать тому назад разрушили, чтоб на камни продавать. Там, где живые люди работали, любили, страдали и погибли жестокой смертью, теперь телеги ездят.
В те времена, когда банда Фэнфэна тут хозяйничала и застращала всю округу, то есть году в 1797, орлеанской дороги и помину не было. Построили ее лет тридцать пять или шесть спустя. Из Питивье в Шийе-ле-Буа добираться тогда приходилось по плохой дороге. Вся она была в ямах да колдобинах и шла там же, где потом новую построили, — стало быть, от фермы рукой подать. Всякие побирушки и увечные туда частенько захаживали. Хозяин родом был из Стаза, что в Базоше. Он и ферму держал, и в лес с ружьем захаживал. Звали его Фредерик Фортен, а по-простому мэтр Дерик. Жену он взял из Фэй-о-Лож, из семейства Сигот. Она в доме всем заправляла, а звали ее просто мамаша Сигот. Детей у них было трое — парнишка двадцати двух лет, хромой, а в армию пошел, да две красотки восьми и шести годков, обе поздние. Долго еще от них в хозяйстве толку не предвиделось. Ну и пришлось взять в дом служанку. Сына звали Леон, а служанку Жозефина Лелю. Она была из Пуанвиля.
Земли на ферме было все пятьдесят арпанов да еще две лошади, осел, шесть коров и овец не меньше сорока. Жить тогда было не в пример тяжелее, чем теперь, и на ферме папаши Дерика все вкалывали от зари до зари. Землю своим потом поливали и складывали лиар к лиару. Понемногу у папаши Дерика завелись деньжата. Но посмотрели бы вы на этого старого пройдоху — он без умолку ныл и скулил, что живет беднее церковной мыши, ходил босиком да в таких обносках, что вы бы ему сами подали на пропитание. Его благоверная выглядела под стать — нечесаная, весь подол в коровьем навозе, тоже босиком, а ноги грязней, чем свиные копыта. Служанка же была красотка, с черными волосами и голубыми глазками, свежая и румяная что яблочко. Одевалась не хуже городских барышень, была послушная, честная и работящая, каких поискать. За ней, как водится, бегали все окрестные парни, не считая Леона, который глаз от нее не отводил. Да и сама девица, похоже, на него посматривала. Но пуще других на Жозефину заглядывался пастух с фермы Виньо, что по соседству, одним словом, проходу ей не давал, так и бесился от ревности. Это был верзила лет двадцати пяти, рассказчик — заслушаешься, но что-то в нем людей отпугивало. Вечно он ходил мрачный, угрюмый, смотрел исподлобья. Звали его Пьер Отэн, откуда появился в наших краях никто не знал, и сильно смахивало, что он из армии смылся. За девками он ухлестывал так, что скоро в окрестностях его стали опасаться даже замужние женщины. А с тех пор как он положил глаз на Жозефину, бедняжка из дому носа высунуть не смела. Стоило ей показаться на улице, как пастух появлялся как из-под земли и так донимал ее своими ухаживаниями, что бедная девушка уже подумывала, не вернуться ли ей к родителям.
Однако что-то удерживало ее в доме папаши Дерика. Леон и Жозефина влюбились друг в друга, и, судя по всему, дело должно было плохо кончиться. Парням уже довелось один раз помериться силой. Леон ведь хромым был, а не безруким, и так всыпал пастуху, что тому ноги пришлось уносить. Удирая, Пьер показал Леону кулак и крикнул:
— Ты меня еще попомнишь, чертов хромой! А до девки я все равно доберусь!
— Чего разорался! Если мало получил, так иди сюда — я тебе напомню! Увидим, могу ли я за себя и за свою подружку постоять.
Пастуху, однако, едва не удалось выполнить, что он обещал Леону. Однажды вечером, в середине сентября, влюбленные возвращались под ручку с праздника в деревушке Эскренн. Время близилось к полуночи, они шли вдоль виноградников, как вдруг перед ними из темноты выскочил человек с вилами в руках. Бросившись на Леона, он заорал:
