— Паша, — Худолей помолчал, заранее наслаждаясь словами, которые собирался произнести.
— Ну? — в голосе Пафнутьева прозвучала легкая, почти неуловимая нетерпеливость.
— Гадалка-то... Она бывала в этом доме.
Пафнутьев некоторое время непонимающе смотрел на Худолея, будто тот заговорил на китайском языке.
— И что же из этого следует?
— Она не только Объячеву гадала, она всем обитателям дома предсказывала судьбу.
— Ты хочешь сказать, что она бывала в этом доме не один раз?
— Я уже сказал об этом, Паша.
— И со всеми общалась... Причем со всеми общалась наедине.
— Вот эти твои слова, Паша, проницательнее всех других, которые ты произнес во время нашей прогулки.
— Откуда ты знаешь о приездах гадалки?
— Красотка сказала... Некоторые ее называют секретаршей. А некоторые — другими словами, менее уважительными. Кое-кто вообще нехорошие слова употребляет, когда ему задаешь вопрос об этой прекрасной юной женщине. Мы с ней очень мило побеседовали. Простая душа, доверчивая, искренняя, я бы даже сказал, влюбчивая.
— Ты ей понравился?
— Очень, — Худолей вкрадчиво взглянул на Пафнутьева.
— Я тоже, — сказал тот.
— И ты?! — оскорбился Худолей. — А что в тебе есть привлекательного?
— Ум, — сказал Пафнутьев. — Я очень умный. Пошли. Подышали, выдохнули из себя трупные запахи, пора к живым людям.
— Надо спешить, пока они еще живы.
— Ты хочешь сказать, — Пафнутьев обернулся к поотставшему Худолею, — намекаешь на то, что...
— Да, — сказал Худолей. — Мне так кажется. Мы сунули палку в осиное гнездо и не знаем, что дальше делать.
— Разберемся, — проворчал Пафнутьев, входя в дом.
Башня с винтовой лестницей была затемнена, и только в самом верху горела слабая лампочка. Прихожая тоже освещалась одним светильником возле вешалки. Сквозь арочный проход из каминного зала просачивалось голубоватое свечение.
Пафнутьев вошел и включил верхний свет.
Картина была привычная — в углу полыхал экран телевизора, а перед ним в креслах сидели несколько человек. На журнальном столике стояла початая бутылка все того же виски и несколько тяжелых стаканов с толстыми днищами и ребристыми боками.
Бросив взгляд в сторону зрителей, Пафнутьев узнал Вохмянина, его жену, красотку-секретаршу; тут же были оба строителя, — соблюдая обходительность, сидели чуть в сторонке, как бы признавая, что они здесь не на равных, им просто позволили скоротать вечерок вместе со всеми. Оглянувшись на Пафнутьева, они быстро взглянули друг на друга и снова уставились в телевизор. За годы работы Пафнутьев научился узнавать такие вот переглядки — что-то беспокоило строителей, что-то заставляло их дергаться. Он был уверен — не видят они сейчас ничего, что происходит на экране, не видят бомб, которые доблестные американцы вместе с доблестными немцами и доблестными англичанами сбрасывают из безопасных высот на больницы, мосты, колонны беженцев; не видят, как шустрые истребители охотятся за автобусами, поездами и телегами, нагруженными полусожженным скарбом.
— Что в Югославии? — спросил Пафнутьев нарочито громко. И заметил — вздрогнули строители, опять друг на дружку взглянули, — дескать, как быть, что отвечать?
— Бомбят, — вяло отмахнулся Вохмянин.
— Хоть изредка сбивают самолеты-то? — с надеждой спросил Пафнутьев.
— Об этом ни слова, — опять ответил Вохмянин. — Как в начале бомбежек сшибли невидимку, так до сих пор никак не попадут.
— С двадцати километров бомбят, — сказал Пафнутьев. — Не дотягивают их ракеты. Слабоваты.
— Мы, наверное, пойдем, — сказал Вулых. — Поздно уже.
Оба строителя уже направились к выходу, но Пафнутьев их остановил. Широко расставив руки, он перехватил строителей и чуть не силой затолкал обратно в кресла.
— Ни в коем случае! — сказал он. — Чтобы вы из-за меня портили себе вечер?! Да ни за что! Опять же у вас, я смотрю, и виски не допито, а? Вы всегда столько добра в стаканах оставляете? Худолей! — обернулся Пафнутьев в сторону прихожей и заставил войти замешкавшегося эксперта. — Посмотри, сколько дорогущего виски они оставляют в стаканах, не допивая?! Скажи, так бывает в жизни?
— Никогда! — твердо сказал Худолей. — Так бывает только в смерти.
