- Неужели не похожа? Ведь тише воды ниже травы, Аркадий Осипович! - и сделала постное лицо.
Он погрозил ей пальцем, как бы говоря: "Знаем мы вас, скромниц!" - и тут же грузно опустился на стул.
- Сейчас я вас буду поить чаем с вареньем из шикши! - сказала она немного нараспев, но Аркадий Осипович остановил ее.
- После. А теперь садись и рассказывай!
И она послушно села и начала подробнейшим образом рассказывать о той жуткой ночи, когда оперировала Хутунку. Ольга призналась, что не сама больная испугала ее, а то, что под окнами собрались чуть ли не все жители поселка. Были минуты, с грустью говорила Ольга, когда она будто слышала рядом с собой их затаенное дыхание, видела их суровые глаза, и все это мешало ей сосредоточиться.
- Я потом десятки раз проверяла себя, Аркадий Осипович, - заключила она, - и все больше убеждалась, что оперировала правильно.
Он достал папиросу, вставил в длинный мундштук, но не стал закуривать.
- Что же все-таки было у Марии Никифоровны? - спросил он, в упор глядя на Ольгу, будто изучая ее.
- Диффузный гнойный перитонит на почве прободного аппендицита...
- Это было установлено при операции?
- Нет, Аркадий Осипович, операция лишь подтвердила мой первоначальный диагноз.
- А именно?
И, как когда-то в институте, она стала быстро и твердо рассказывать:
- Температура была у Хутунки тридцать восемь и девять. Язык сухой с густым белым налетом. Живот очень напряжен. При пальпации ощущалась большая плотность. Когда я резко отнимала руку от живота, больная вскрикивала от боли. Из расспросов выяснилось, что в прошлом году, приблизительно в это же время, у Марии Никифоровны было два приступа. А этот - третий, осложненный перитонитом, Аркадий Осипович. При вскрытии брюшной полости я обнаружила огромное количество гноя. В правой половине живота, у слепой кишки, отросток оказался совершенно черного цвета и очень дряблый, с большим рваным отверстием на верхушке...
- Хорошо, хорошо, девочка моя, - сказал Аркадий Осипович тоном сурового, но справедливого экзаменатора. - Для начала просто замечательно.
Ольга вспомнила своего любимого профессора Сергея Михайловича Авилова, которому она сдавала в институте экзамен по факультетской хирургии. Вот так же, как теперь Аркадий Осипович, профессор усаживал ее напротив себя, курил сигарету и внимательнейшим образом, почти не перебивая, слушал.
- Что же тут хорошего, Аркадий Осипович? - сказала недовольная собой Ольга. - Что же хорошего, если больная через три часа после операции скончалась?
Окунев широко развел руками:
- Сие уже от тебя не зависело. А операцию, понятно, ты сделала правильно.
- Я, Аркадий Осипович, помните, ассистировала вам при такой же операции. И старалась в точности повторить вас...
- Это когда было?
- Когда вы ругали меня, Аркадий Осипович, сказали, что у меня... глиняные, глупые руки.
- Ну, ладно, ладно, Олечка, - смущенно замахал он на нее руками. Что было, то было! Ну а как у нее были сердце, легкие?
- И сердце плохое. И легкие с тяжелой эмфиземой. Они ведь всю жизнь курят, орочки. Не дай бог такую вторую ночь, Аркадий Осипович...
Тут старый доктор сразу оживился, откинулся на спинку стула, сбросил пенсне и, уставившись на Ольгу своими близорукими глазами, продекламировал:
- Я господом клянусь,
Такой второю ночью не купил бы
Я мира целого счастливых дней,
Так ужасов была она полна!
Это Вильям Шекспир, девочка! Чувствуешь?
- Чувствую! - воскликнула Ольга, довольная тем, что цитата из Шекспира в точности выразила ее переживания той действительно ужасной ночи.
- И у меня, знаешь, была она, та ночь, полна ужасов, - стал рассказывать Окунев. - Жаль, добрый охотник был Никон Алексеевич. Прямо удивительный случай, скажу тебе. Гнался Никон за сохатым. На другой стороне перевала настиг его, ранил. Лось, увязая в снегу, еще немного пробежал, потом упал, вытянулся, притих. Никон подумал, что зверю уже конец, подбежал к нему, ухватился за рога и хотел прирезать, но лось вдруг высвободил из-под себя переднюю ногу и сильно ударил Никона в живот. Не успел Никон Алексеевич подняться, как второй удар копытом пришелся прямо в голову. Конечно, кровоизлияние в мозг. Пока приехали за мной и пока я прибыл, минуло четыре часа. Ах, добрый был человек. Я с ним, помню, раза три на охоту ходил. А потом служил он у меня каюром, как твой Евлампий. Такие наши дела, девочка.
