- Непременно, Сергей Терентьевич, посоветую, да и доктор Берестов тоже...
- Пожалуйста, не сочтите за труд...
- Да что вы, господь с вами, какой же это труд? У Кати несомненная склонность к медицине, за время работы в больнице она приобрела кое-какие навыки, дважды помогала доктору Берестову оперировать.
- Знаю, она говорила, - и перевел разговор: - Так вы меня через недельку выпишете? Когда вы сказали через десять, я стал дни считать. Три прошло, осталось семь...
Ольга засмеялась.
- Ключица ваша меня не тревожит, а вот ушиб груди...
- Так ведь боли уже не чувствую!
- У вас, Сергей Терентьевич, из горла шла кровь...
- Неужели шла?
- Немного, правда, но шла.
- Отчего бы это? - испуганно спросил он.
- Ударившись о корягу, сильно ушибли грудь, но пусть это вас не волнует, пройдет.
Он поймал ее на слове:
- Значит, еще не прошло, раз "пройдет"?
Чтобы успокоить его, Ольга сказала обнадеживающе:
- Двадцать первого выпишу, ровно через семь дней! Спокойной вам ночи!
Как ни старался, он долго не мог заснуть. Разговор о дочери невольно вернул его к последним дням Людмилы Афанасьевны, как она в больнице просила Катю: "Слушайся отца, доченька, не оставляй его, смотри за ним..." И Катя, прижавшись заплаканной щекой к ее руке, говорила: "Не уходи, мама, не покидай нас с папкой Щегловым..." И Сергей Терентьевич, все это время как-то державшийся, почувствовал, как у него перехватывает дыхание.
После смерти жены, погруженный, как всегда, в свои неотложные дела, он не так остро чувствовал свою боль. Теперь, в больничной палате, в одиночестве, Щеглов все чаще вспоминал свою Людмилу, и ему почему-то казалось, что он, возможно, где-то недоглядел... Когда они еще жили в Турнине и доктор Окунев, к которому однажды обратилась Людмила, после, с глазу на глаз, высказал ему свои подозрения и советовал везти ее в областную больницу, он, Щеглов, не проявил настойчивости. Но что он мог поделать, когда жена решительно отказалась ехать в город, сказала, что ей гораздо лучше.
Потом Сергей Терентьевич подумал: не слишком ли он строг к дочери? Ведь когда она уедет и он останется один, без родной души, в своем большом доме - ему действительно будет тяжко... В то же время сильно было желание устроить Катину судьбу, довести ее до цели, чтобы она выучилась на врача.
Он заснул в первом часу ночи, и так крепко, что не слышал, как прогремела гроза и за окном зашумел дождь.
3
Ноябрь выдался настолько непогожим и слякотным, что охотники не выходили на пушные промыслы. Отсиживались дома, со дня на день ожидая перемены погоды, но дожди пополам со снегом не прекращались. Дороги так развезло, что ни на лошадях, ни на нартах невозможно было проехать. Агур оказался отрезанным от своих таежных глубинок. Такая непогодь продержалась до двадцатых чисел, потом неожиданно, как это обычно бывает на Севере, подули холодные ветры и ударил мороз. Похолодание сопровождалось пургой. В иные дни она задувала с такой силой, что стоном стонала тайга.
Как-то поздним вечером, в одном шерстяном платке, второпях накинутом на плечи, раскрасневшаяся от стужи, Катя прибежала к Ольге и прямо с порога с плачем бросилась на кушетку.
- Что-нибудь с отцом? - испуганно спросила Ольга.
- Да, с папкой, - сквозь слезы выдавила Катя, - с ним!
- Опять заболел?
- Нет!
Она медленно поднялась, посмотрела на Ольгу и, всхлипывая, сказала:
- Ольга Игнатьевна, миленькая, выходите замуж за моего папку Щеглова!
Несколько ошеломленная и застигнутая врасплох, Ольга не знала, что ответить.
- Неужели Сергей Терентьевич послал тебя...
- Нет, не посылал, - перебила Катя, - сама прибежала, - и, вытирая кулаками слезы, как маленькая, размазывая их по щекам, рассказала: - Он какой-то другой сделался, мой папка. Ночью не спит, все курит и курит. А вчера среди ночи поднялся, надел на босу ногу тапочки, накинул на плечи полушубок и целый час, наверно, бродил на морозе вокруг дома. Он думал, что я сплю, а я не спала, слышала. Я испугалась, что застудится, побежала за ним. Еле уговорила, чтобы в дом вернулся.
- С чего бы это? - подумала вслух Ольга.
