Конвойные с засученными до локтей рукавами, в касках, направив автоматы на пленных, то и дело покрикивали: "Шнель, шнель!" - однако пленные как шли медленно, понурив головы, так и продолжали идти, не обращая, казалось, внимания на крики конвойных. Овчарок с ними не было, и я облегченно вздохнула.
- Немцы обязательно пристрелят в дороге ту, маленькую! - сказала я Трошкину, чувствуя, что сейчас разрыдаюсь.
- Тихо, крепись, не выдавай себя, - шепнул он, - может товарищи доведут ее до места.
Когда колонна дошла до развилки, оставив за собой рыжее облако пыли, вдруг раздалась автоматная очередь.
- Так я и знала, пристрелили ее!
- Не шуми, говорят тебе! - сердито, почти зло произнес Трошкин, отталкивая меня плечом.
Я от обиды заплакала...
Вера Васильевна, заметно волнуясь, закурила. Ольга, подперев руками лицо, смотрела на нее, боясь пошевелиться, - так она была захвачена ее рассказом.
После краткого молчания Истомина сказала:
- Не сочтите, Ольга Игнатьевна, за бахвальство, если скажу, что я всегда была неробкого десятка. Свою первую закалку получила во время моей практики на ипподроме. Мне захотелось поскорей научиться ездить верхом на лошади. Ничего не сказав Васе Волохову, я однажды вывела из денника Гордого, кое-как уселась на него и поддала под бока; конь, сразу же почувствовав неопытного седока, вскинулся, тряхнул гривой, и я мгновенно оказалась на земле; три дня ходила с ушибленным плечом, превозмогая боль. В конце концов, набив шишек, я научилась ездить верхом.
На фронте я тоже не робела. Но тогда при одной мысли, что мы с Трошкиным вдруг наткнемся на немцев и они возьмут нас живыми, меня от страха кидало в дрожь.
- Валерий, - как-то сказала я, - если это случится, застрели меня...
- Вместе, Вера, вместе, - ответил он. - Жить вместе и умереть - тоже вместе.
Разговор этот произошел вечером в березовой роще, куда мы пришли совершенно выбившиеся из сил, мокрые, голодные, - последние две галеты мы съели днем, только на донышке фляги осталось немного спирта.
На раннем рассвете нас разбудили выстрелы. Где-то за лесом полыхало небо. Взлетело несколько осветительных ракет, и сразу же грянула пулеметная стрельба.
- Похоже, наши контратакуют, - вслух подумал Трошкин и добавил: Значит, впереди линия фронта...
Эти его слова так ободрили меня, что показалось, будто слышу крики "ура", и всякий страх у меня пропал.
Мы поползли по-пластунски, в кровь обдирая локти и колени: Трошкин впереди, я - чуть позади, не обращая внимания на все усиливавшуюся стрельбу. И когда казалось, что мы уже недалеко от поля боя, стрельба неожиданно стала отдаляться. Опять взлетели осветительные ракеты, и стало видно, как вдали дымится земля, а среди поля стоят накренившиеся подбитые танки. Охваченные смутной надеждой, мы продолжали ползти, и вдруг над нами засвистели пули, они с визгом впивались в землю так близко, что мы едва успели спрятаться в ложбинке.
Группа немецких солдат, человек пять или семь - теперь уж точно не помню, - приближалась к нам. То один, то другой даст короткую очередь из автомата, остановятся, поговорят между собой и идут дальше.
- Живыми не сдадимся, - твердо сказал Трошкин, снял с пояса гранату, а мне отдал свой пистолет.
Однако немцы, должно быть, не сразу заметили нас. Один из них опять пальнул из автомата, другой крикнул ему:
- Ахтунг!
Трошкин уже хотел сдернуть с гранаты кольцо, но я, схватив его за руку, остановила.
- Не надо, Валерий, может, обойдется, одной гранатой всех не убьешь.
Он резко отстранил меня плечом.
- Она для нас с тобой, Вера...
- Лучше застрели меня!
Я протянула ему пистолет.
- Нет, сперва ты...
- Я не могу, Валерик, я не могу! - и неожиданно для него вскинулась и побежала: - Стреляй, Валерик!
Не успела я пробежать и десяти шагов, как ощутила острый толчок в спину пониже левой лопатки, потом легкое жжение. Сразу же перехватило дыхание, помутнело в глазах, я зашаталась и рухнула ничком в траву.
В этом месте Ольга встрепенулась, передернула плечами, почувствовала, как по спине пробежал холодок.
Истомина, заметив ее волнение, сказала:
