- Кто бы это мог быть? - вслух подумал Алеша и уже хотел подойти к реке, но Ольга, узнав Тимофея Уланку, остановила Берестова.
Когда Тимофей прыгнул в лодку и, стоя во весь рост, стал отталкиваться шестом, Ольге показалось, что он смотрит на нее.
Она поняла, что Уланка не ложился спать, всю ночь ожидал ее, пока она выйдет из больницы, и, когда Ольга вышла не одна, решил уехать из Агура.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
1
Минуло еще два года.
За это время Ольга получила от Юрия два письма: одно из Ужгорода, другое из Ленинграда. Он почему-то ни словом не обмолвился о своих буковых лесах. В этом письме, к немалому удивлению Ольги, Полозов вообще ничего не писал о себе, только о дочери. Клавочка, писал Юрий, заметно выросла, знает наизусть чуть ли не всего Маршака, очень любит рисовать красками и просила послать в Агур два рисунка, на которых она по памяти воспроизводит домик, где "моя мамулечка живет"... Ольга со слезами умиления долго рассматривала Клавочкины рисунки, поражаясь, с какой достоверностью девочка нарисовала Орлиную сопку, нависшую над рекой, домик у подножия сопки с окошками и высоким крылечком...
Но вскоре пришло большое письмо от матери и Ольга узнала все то, о чем так красноречиво умолчал Юрий. Наталья Ивановна писала, что "зятек наш" - она давно уже не называла его по имени - в Закарпатье больше не ездит, определился в Ленинграде, прописавшись у неродной тетки на Малой Охте. Поступил, по слухам, на службу в Лесной порт. О том, что "зятек наш" бывает у Клавочки, мать сообщала тоже без особой радости, ибо, писала она: "Вовсе не замечает, что я на белом свете живу. Придет: "Здрасте!" уходит: "Пока!" - и вся-то его речь... Правда, в последний раз, когда заходил и я ему сказала, что ты, доченька, скоро приедешь в институт защищаться, он строго предупредил, что если ты помышляешь увезти с собой Клавочку, то он, видите ли, категорически против. Я, понятно, ответила, что над ребенком главная хозяйка мать, она и решать будет!" А что на это ответил Юрий, Наталья Ивановна почему-то не писала, и Ольга с грустью подумала, что мать совершенно напрасно заранее завела разговор об этом. "Приеду, там видно будет!" - подумала Ольга, испытав тревожное чувство.
В августе Ольга получила из мединститута официальное извещение, что допущена к защите диссертации, и сразу же пошла в райком к Щеглову.
- Получила, Сергей Терентьевич! - сказала она, протягивая ему конверт.
Он внимательно прочел извещение и, прежде чем что-нибудь сказать Ольге, позвонил Костикову и попросил его срочно зайти.
- Что ж, Петр Савватеевич, благословим нашего доктора? - сказал Щеглов, передавая ему извещение.
- А как же, непременно благословим! - И спросил Ольгу: - А чем мы еще можем вам помочь, дорогой доктор?
Ольга немного смутилась.
- Собственно, ничем, Петр Савватеевич, добрым напутствием, что ли.
Щеглов утвердительно закивал головой.
- Спасибо вам, Ольга Игнатьевна, что трудились по мере своих сил и достигли цели.
- Разве уже достигла? Как бы еще там не провалиться... на защите...
Секретари испуганно переглянулись: Костиков, не снимая очков, принялся протирать их, а у Щеглова лицо вытянулось, глаза застыли в изумлении.
- Ну, этого мы вам, доктор, не позволим! - воскликнул Сергей Терентьевич. - Может быть, в помощь составим письмо... Мол, так и так... Как твое мнение, Петр Савватеевич?
Ольга решительно заявила:
- Никаких писем не полагается. Все теперь зависит лично от меня, Сергей Терентьевич. Хватит у меня мужества не растеряться во время защиты - все хорошо будет. А не хватит - самой стыдно будет...
- Как это самой? - изумился Щеглов. - А нам, райкому нашему? - и с упреком глянул на Костикова: - Что же ты молчишь, Петр Савватеевич?
- Я уверен, что все будет хорошо! - сказал Костиков, кстати, не очень твердо, ибо не меньше Щеглова был напуган словами Ольги.
- Словом, буду стараться, Сергей Терентьевич, - сказала она, вставая. - У меня ведь как-никак закалка таежная... И потом, главное уже сделано: диссертация признана интересной, ученым советом одобрена, защита назначена. Так неужели я струшу?
