- Как не понять, Сергей Терентьевич, одначе город и с нас, грешных, план оборота требует, - видно, и там своя политика.
- Так разве я против плана оборота? Оборачивайся, Гордей Капитоныч, но не за счет вагона водки, черт бы ее побрал! - Щеглов уже было опять нацелился на графу, где значилась водка, и у Питри упало от страха сердце. - Вот какие пирожки, Капитоныч: водки - три ящика, портвейна и плодоягодного - пять, шампанского - семь, томатного и виноградного сока двадцать. А остальное остается, как было. И уверен, полтора плана дадим с тобой. Вот это и будет наша с тобой правильная политика.
- Эх, Сергей Терентьевич, не то было в Турнине! - с сожалением произнес завмаг. - Когда я там базой заведовал, товарищ Шейкин нашего брата так не резал...
- Так то Шейкин, а я - Щеглов! - теперь уже сердито сказал секретарь.
- Так вы, Сергей Терентьевич, звоните по телефону в торг, а то ведь они меня там на смех поднимут за такое мизерное количество... - Он хотел сказать водки, но тут же осекся.
Щеглов снял трубку.
- Марина, дай, пожалуйста, горторг, Петухова.
Через минуту соединили с городом.
- Петухов? Привет, Арсений Григорьевич. Щеглов говорит. Завтра приедет за товарами Питря. Так прежде чем он пройдет на базу, посмотри наш списочек и наложи резолюцию. Сделаешь? Ну, спасибо, Арсений Григорьевич. А ты почему-то на охоту перестал к нам ездить? Что? Сам не лучше белки в колесе вертишься? - засмеялся Щеглов. - Начальство жмет? А так вам и надо, работягам! На вас ежели не жать... Ну ладно, это я, понятно, в шутку. Приезжай, мы ведь почти на голом месте район создаем. И на нас, брат, сверху жмут, да еще как... Ну, есть, бывай здоров, Арсений Григорьевич. И, круто повернувшись к Питре, протянул ему список: - Возьмешь у Петухова резолюцию, а потом - на базу.
Гордей Капитонович взял список, быстро сунул его в папку и, сокрушенно покрутив головой, вышел из кабинета. Когда он проходил мимо заготконторы, где сидели охотники, старый Акунка спросил:
- Гордейка, когда, однако, на базу едесь?
- А что тебе пользы с этих баз, Федор Иванович, - печально махнул рукой Питря. - У Щеглова главная база! К нему и обращайтесь.
Орочи засмеялись.
- Поцему у Цеглова база, в городе база! - сказал тот же Акунка.
Но завмаг не стал спорить и озабоченно побежал дальше.
В это время подошла Ольга Игнатьевна.
- Сородэ, мамка-доктор! - поздоровались орочи.
- Сородэ! - ответила Ольга и приветливо махнула рукой.
А Михаил Бисянка, низенький, приземистый, с давно не бритым скуластым лицом, громко спросил:
- Как Иван Петрович, живой, нет ли?
- Конечно, живой! - ответила Ольга. - Как это его медведь так помял? - спросила она Бисянку, с которым Иван Петрович Тиктамунка в паре соболевал. - На моей памяти это второй случай. И удивительно, чтобы в конце сезона такое произошло!
- Осечку ружьишко дало, мамка! - сказал Бисянка, попыхивая трубкой. А меня, знаешь, близко там не было... - И опять спросил: - Значит, живой Иван Петрович будет?
- Сделали все возможное, - сказала Ольга. - Честно говоря, по кусочкам мы собирали его с доктором Берестовым.
- Ладно, пускай кусочки остались! - согласился Бисянка. - А шкурку того медведя тебе, мамка, принесем, - хочешь, нет? Выделаем и принесем!
- Спасибо, у меня есть медвежья шкура.
- Одной шкурки мало тебе. Дом у тебя большой, две можно. Одну тебе, другую - мужу твоему.
Ольга не удивилась, когда через несколько дней, придя из больницы, увидела в столовой на полу большую черно-бурую шкуру медведя. Она постояла, подумала, потом легла на пушистый мех, подложила под голову руки и долго оставалась так, переживая какое-то странное, смешанное чувство надежды, смятения, одиночества...
4
Приближалась весна. С моря подули теплые ветры. Они гнали темные лохматые тучи, и небо в иные дни стояло над тайгой хмурое, низкое. Пробудившиеся реки, взломав лед, хлынули через край, захлестнув лесные низины и подступив к горному перевалу. Кое-где на холмах стала пробиваться сизая молодая травка. На деревьях набухли коричневые почки. Теплой, пьянящей сыростью веяло от весеннего леса, еще обнаженного, но уже ожившего до самой своей крохотной веточки.
