Черная дыра смерти глянула Осину в зрачки, ледяная безнадежность коснулась сердца.
— Виктор Петрович Осин? — произнес мужчина низким голосом.
— Да, — выдохнул Виктор, не отрывая взгляд от металлического цилиндра ствола.
Звякнул затвор курка. Грянул выстрел. Виктор с ужасом ощутил боль сразу во всем теле, словно тело превратилось в огненную рану. Он закрыл глаза, загадал увидеть на прощание лицо Дашеньки, но вместо дочки появилась рожа Круля, лет на двадцать моложе нынешней. Двадцать лет назад, еще студентами, они бегали по дискотекам, пили пиво в парках, смеялись, лапали девчонок. Ничего тогда, в юности не предвещало печального конца, все обещало праздник и удачу.
Мужик в маске выматерился грязно, убежал. Виктор с глухой тоской проводил его взглядом, в изнеможении привалился спиной к двери лифта. Сейчас он умрет. Сейчас…Интересно, есть ли что-нибудь после жизни…Сейчас…Он почти с радостью ожидал смерти…
Смерть не спешила. Ей не к кому было торопиться. Клиент, целый и невредимый, обещал жить долго и…счастливо? Это уж, как придется. Счастье в компетенцию смерти не входило.
Виктор почувствовал, как по ногам потекла моча. Брюки мерзко противно отяжелели, запахло тошнотворно кислым.
Он побрел по ступеням. Открыл дверь ключом, направился сразу в ванную. Телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Он протянул руку за трубкой.
Мужской голос игриво поздоровался.
— Привет.
Осин молчал. Он лежал в горячей воде, блаженствовал, и не желал в угоду всякой сволочи покидать пределы светлого безразличия.
— Как жизнь?
Еле ворочая языком, Виктор ответил.
— Отлично.
— Дальше еще лучше будет, — пообещал собеседник.
— Не пугай, — лениво отмахнулся Осин. — За что, кстати, меня так, а?
— Не догадываешься? — хмыкнул баритон.
— Нет, — уверил Осин.
— Вспомни позапрошлое лето… — короткие гудки разлились многоточием.
Виктор нырнул с головой под воду. Он не собирался вспоминать. Сегодня во всяком случае.
Повязав полотенцем бедра, он вошел в гостиную. И несказанно удивился ее размерам. Без итальянской ручной работы мебели, техники, фарфора, ковров, горшков с цветами, картин на стенах, венецианских масок комната казалась огромной. В спальне стояла та же пустота. В детской? Ни одной вещи. В кабинете — только старый, истрепанный матрас на полу.
Виктор, брезгливо морщась, лег, укрылся с головой пальто и мгновенно заснул. Промедление грозило бедой. Любая самая радужная мысль грозила бедой. Мыслительный процесс — непозволительная роскошь в моменты острого кризиса.
Спустя двадцать часов Осин открыл глаза. Украли и украли, рассудил лениво, шаря взглядом по пустым стенам. Он ни чувствовал, ни боли, ни сожаления. Пропавшее барахло не шло в сравнение с главным вопросом, который предстояло решить: как жить дальше? И что существеннее: зачем?
Круглов
Шестью месяцам ранее
Круглов уже полтора года работал на Дмитрия и не переставал радоваться. Большая часть квартиры принадлежит ему. В стопке постельного белья, в синем конверте, хранятся сбережения. Две тысячи долларов.
В кои веки Круглов почти уверенно смотрел в будущее. И молился об одном: пусть история с местью тянется как можно дольше. чтобы он успел получить квартиру в собственность и скопить побольше деньжат. Тогда, выйдя после четвертой ходки на свободу, ему будут где и на что жить.
То, что он получит новый срок Круглов не сомневался. Как и было обещано, его деятельность сводилась к хождению по грани закона. Олнако некоторые мероприятия, такие, например, как покупка оружия, являлись явным нарушением уголовного кодекса. поэтому заслуживали соответствующего наказания. Впрочем, впаять срок трижды судимому рецидивисту можно было и без повода. Только свисни — менты в раз навешают нераскрытых дел и суши, Валерий Иванович, сухари, готовься в дорогу дальнюю в казенный дом. Мер более радикальных со стороны Дмирия Круглов не опасался. Убивать его не станут. Без острой нужды людей только в кино убивают. А посадить — посадит, как пить дать, посадят.
«И хрен с ним, тюрьма так тюрьма, — утешал себя Круглов. — От судьбы не убежишь. Сколько веревочке не виться, конец один». В глубине души Валерий Иванович такого исхода не боялся. К несвободе он привык давно и основательно.
