— Ты же актер клевый, — проговорил я как-то виновато. — Вон какой темперамент бешеный.
— Ну и что? — пожал он плечами, все удаляясь от меня. — Вот пытаюсь на «Визави» сделать свою передачу, но они говорят, сначала найди спонсора. Но у меня такая задумка… Тут скорее заплатят, чтобы это никто не увидел. Так что пока как сторож спонсирую с горем пополам пропитание своего семейства. Ладно, Никита, ни пуха…
Пришлось тихо выругаться:
— К черту!
И я ступил в кондиционированный рай телекомпании «Визави».
Охранник, обнаруживший меня в списке допущенных, как и подобает у врат рая, был сущим ангелом:
— Прошу вас, в конце коридора лестница на второй этаж… Осторожно, здесь ступенька.
Ему бы не в пятнистой форме быть, перетянутой ремнем из грубой кожи, а в каком-нибудь широком и длинном, до полу, одеянии из летящей белой ткани. И рожа смазливая. Ангел-душка!
Я вообще испытываю невероятный кайф, когда изредка доведется зайти в современный офис какой-либо фирмы, не придушенной окончательно налогами. Тело оживает, будто после контрастного душа, вся кожа дышит. Сразу чувствуешь себя достойным человеком в достойном интерьере. У меня, будто у мальчика в игрушечной лавке, начинают глаза гореть от этой мебели, вращающихся и катающихся кресел с воздушной помпой, галогенных светильников, легко и плотно закрывающихся окон и дверей с замысловато витыми, точно литерные сказочные буквы, ручками, выровненных гипсокартоном потолков и стен, обклеенных изящными обоями под мраморную крошку. Господи, можно прожить всю жизнь в дикой пещере — в хрущобе, как жили мои заводские работяги родители и живу теперь я, и думать, что ты — человек. Между тем истинно цивилизованные современные человеки располагают свои тела в обширных белокожих мягких креслах, отхлебывают душистый греческий коньяк и сыто цедят слова в игрушечную трубку мобильного телефона.
Дверь в шестьдесят шестую комнату открылась, и в коридор выплыла красавица Ксюша. За ней выглянула Зина.
— О, Никита, ты прирулил, — кивнула она мне. — Сейчас, жди. Да причешись, горе мое!
И она исчезла за дверью.
— Что, тоже продаваться? — надменно, как мне показалось, спросила Ксюша.
Я пожал плечами. Она смерила меня с ног до головы — мелькнула мысль: вот так Ксюша выбирает себе шмотки.
— Думаю, у тебя получится: ты парень видный. К тому же, по-моему, он мужиков любит больше. Ты курточку-то сними.
Я замялся:
— Дык у меня там, видишь, майка совсем без рукавов.
— Хо-о! — закатила глаза Ксюша. — Ты что, необразованный? Ты ж не хам трамвайный. Я же тебе толкую: твои ручищи как раз ему и понравятся. Сигарету будешь?
Она закурила.
— Слушай, что тебе говорят: я на них не то что собаку — мамонта съела. Я еще с первой своей картины поняла: во время проб надо спать с режиссером, а когда уже утвердили — с оператором, шоб покрасивше снимал. Опыт! — И, затянувшись глубоко, Ксюша добавила: — «…сын ошибок трудных».
Она стояла спиной к окошку и на контровом свету в своем крепдешиновом мини-платьице казалась абсолютно голой. Но ей и было что показать: не фигура, а скульптура! Я считаю, что ежели человеку его формы позволяют пусть ходит голый: радует окружающих и побуждает к активной жизни. Это, по-моему, и молодежь бы стимулировало заниматься спортом. Как в Древней Греции.
Вообще, как это я Ксюху обделил своим вниманием? Да-а, все-таки эта моя нелепая женитьба нанесла невосполнимый урон прекрасному полу.
Ксения, видимо, прочитала в моем взгляде определенный интерес, на лице ее проявилась едва заметная, но весьма двусмысленная улыбочка, и она спросила:
— У тебя мой номерок есть?
— Ты же вроде была у нас не телефонизированная? — оживился я.
— Была. Да один благодарный человек позаботился. Держи. — она протянула визитку:
Ксения Заславская
Актриса, культуролог-исследователь
— Ты как вообще, не бедствуешь? — спросила она, затягиваясь сигаретой.
— Да как сказать?.. Смотря с чем сравнивать.
— С чем? Ну вот хоть с хозяином этой конторы, — она простерла руку в потолок. — Учись! Между прочим, наш одногодок.
Ксюша сказала «наш одногодок», хотя когда я после школы поступил в театральный институт, она его уже заканчивала.
