— Виноват, Веньямин Петрович.
— Виноват он, — районный зло дернул кончик уса. — На виноватых воду возят. И дрова… бревнами.
— Если прикажете, Веньямин Петрович, — пробормотал вихрасто–конопатый, — могу и бревна. Не горожанин ведь, с трактором управиться…
— С трактором, — перебил его Чеботарев, — и дурак сумеет! А ты без трактора попробуй, ручками!
— Так… — вихрастый осекся, сообразив наконец, что наиболее подходящими для него звуками сейчас будут звуки покаянного молчания.
— Трактором… — уже спокойнее повторил Чеботарев, зачем–то перекладывая папку красной кожи слева направо. — Вот еще.
Конопатый издал странный полувсхрип–полусвист, идентифицированный Швейцарцем после недолгого колебания как попытка изобразить виноватый вздох.
— Мешок видишь?
— Его, Веньямин Петрович, сложно не… то есть вижу!
— Отнесешь его к Желябову. И скажешь, что я приказываю эти… то, чего в мешке, выставить на площади перед райкомом. Для опознания и назидательного эффекта. Но не у входа, а напротив, на той стороне. Понял?
— Понял, Веньямин Петрович, — вихрастый энергично закивал. — Выставить. Для эффекта. Только…
— Что?
— Веньямин Петрович… жара. А тут запах. Мухи слетятся.
— Мухи… а ну да, мухи… слетятся, — районный, чуть наклонив голову, почесал правый висок. — Придумать бы чего…
— С точки зрения назидательного эффекта, — тихо проговорил Швейцарец, — а также исторического опыта лучше всего насадить их на колья.
— Колья, — Чеботарев задумчиво покосился на мешок, — пригодились бы, будь здесь не верхние, так сказать, оконечности, а персоны целиком. Тогда да. Помню, в соседнем районе лет семь назад Шахреддинов, тамошний… Жорка, ну кто у них тогда был?
— Хан был, Веньямин Петрович. И район ханством обзывался.
— В общем, донимала его ватага одна, человек двадцать шесть, крепко донимала. Так что, когда накрыли ребятушек этих, то пятерых, что живыми взяли, товарищ хан приказал на колья посадить.
— А на кострах у вас еще не жгли? — с интересом спросил Швейцарец.
— Пока обходимся, — хмыкнул районный. — Было, правда, дело… году на третьем после войны… девка… из беженцев… заболела. То ли «серую лихорадку», то ли еще какую дрянь подцепила, а народ тогда был злой да пуганый… загнали все ихнее семейство в хибару, дверь бревном подперли, хворост под окна…
— Веньямин Петрович, — неожиданно выпалил Жорка, — а может, того, под стекло упрятать? Взять на первом этаже стол для экспонатов.
— О! — Чеботарев довольно оскалился. — Не зря все–таки я тебя держу… хоть и дурак дуриком, а местами ты, Жорка, все ж умный. Давай, чеши к Дуремар… к Желябову… только добавь, пусть он процесс выноски лично проконтролирует. А то…
— Веньямин Петрович, не беспокойтесь, все бу cде в лучшем виде! — пятясь к двери, скороговоркой выпалил Жорка.
— Смотри мне…
Тот факт, что петли у двери последний раз смазывали при царе Горохе, Швейцарец отметил, еще когда заходил сам. Особенно верхнюю. «Как он только этот скрип терпит изо дня в день? Звук ему нравится, что ли?»
— Ты, — обернулся к нему районный, — чего до сих пор стоишь? Давай, садись, вон кресел скоко! А я ща… — он снова придавил кнопку звонка, но на этот раз с двойной паузой.
— Спасибо. Мне лучше так.
— А? — растерянность, на долю секунды промелькнувшая во взгляде Чеботарева, наигранной не была. «Царь и бог» отдельно взятого Тулуповского района и в самом деле не понял фразу гостя. — Чего лучше?
— Стоя.
«Потому что я не имею привычки сидеть за столом с кем попало», — мысленно закончил фразу Швейцарец и представил, как бы передернулось лицо районного, услышь он подобный ответ.
— Восемь часов с мотоцикла не слезал.
— А–а… понял.
Дверь вновь издала посмертный визг. В освобожденный ею проход неторопливо вплыл широкий поднос. На подносе стояли хрустальный графин, два граненых стакана, тарелка с тонкими ломтиками ветчины и — Швейцарец с трудом сдержал искушение протереть глаза — голубенькая фарфоровая вазочка с букетом ромашек.
— Куда ставить, Веньямин Петрович? К вам на стол или на тот, что у окна?
— Давай сюда, Анют, — районный ё очередной раз переложил папку. — Прям сюда и ставь.
«Интересно, это Чеботарев специально так идиотски вырядил свою секретутку, — подумал Швейцарец. — Красная косынка, кожанка… ей бы еще кобуру от «маузера» на бок да отучить бедрами вихлять на каждом шагу — и будет не Анюта, а почти настоящая Анка–пулеметчица. Верная подруга партийного вождя… верная… десять минут назад, в приемной, она, уверен, была готова прямо на своей пишмашинке разложиться. «Ах–х, вы и в самом деле тот самый, о котором все столько говорят?»
