Серега моего пакостного настроя не замечал. Или делал вид, что не замечает. Шел вразвалочку, не торопясь, задерживаясь чуть ли не у каждого прилавка, хотя, чтобы определить наличие–отсутствие искомого, то есть куртки, хватило бы одного беглого взгляда. Не заметить выделанную бармаглотовку — на такой подвиг, по–моему, разве что дальтоник способен.
Ну, в особо тяжелых, точнее, в особо идиотски–бессистемно разложенных случаях, так и быть, не взгляда — одного вопроса торгашу.
В результате этого улиточного марша три ряда, отведенных для торговцев шмотьем, которые по–хорошему можно было пробежать минут за пятнадцать максимум, одолевали мы с ним час. Битый, тот самый, за который двух небитых дают. По крайней мере, я ощущал себя так, словно по мне весь этот час кувалдой постукивали — вполсилы, но с оттяжечкой, так, чтобы звон долго не затихал.
Подходящей куртки не было. Как я и ожидал. Было с полдюжины ношеных, но те, что подходили Сереге по габаритам, выглядели далеко не на сто два процента, а уж цену за них ломили — у меня чуть магазин не вывалился, когда услышал. Жадность жадностью, я и сам, чего греха таить, иной раз очередь обрезаю раньше, чем стоило б, но эти рыла, похоже, совесть и ум на оптимизм променяли. Причем безудержный и безграничный. Хотел бы взглянуть через прицел на того уникума, который эти обноски купит… только сдается мне, что без консервационнои смазки не дождаться чуда эдакого.
Шемякино упрямство, впрочем, тоже вполне заслуживало пары ласковых… эпитетов. Убедившись, что нужной ему тряпки в шмоточных рядах нет, он не развернулся и не направился обратно на постоялый двор, а выхлебал кружку ледяного кваса и продолжил свое прочесывание базара дальше. Причем все в том же сонно–мушином ритме.
Мне в тот момент очень захотелось соскользнуть с плеча и садануть этого ишака ребром приклада по колену — когда я злюсь, у меня этот фокус хорошо получается, а злился я так, что, казалось, смазка вот–вот закипит. Но Айсману повезло, причем дважды: сначала я отвлекся на пару очень симпатичных накладочек на рукоятку, а около следующего прилавка мы нос к носу столкнулись с Коляном.
Колян, как обычно, стволом вниз висел на правом плече Евграфыча — он по части стрелка такой же однолюб, как и я, и так же считает, что от добра бобра не ищут, слишком велик шанс на козла напороться. И коль уж попал к человеку, у которого руки не из задницы растут и должный уход обеспечивают, то человека такого надо любить, холить и лелеять. А дураки, которые думали по–иному: что, мол, жалеть о человечишках, я железный, он из плоти, чуть оцарапался — кровь ручьем, а там и гангрена с могилой. Сегодня один, завтра другой — расходный материал, вроде патронов… мясо! Ну и где теперь эти «умники» в подавляющем большинстве своем?! В земле… сломанные, изъеденные ржой… а то и в горн, на переплавку — чего зря металлу пропадать.
У Коляна в этом смысле опыта куда больше, чем у меня. «КО–44» с ПУ — карабин трехлинейный, образца 44–го, с прицелом оптическим… он счет ведет не с последней войны — с предпоследней.
— Доброе утро.
— Утро добрым не бывает, шемуля! — словно в подтверждение своих слов Евграфыч продемонстрировал Шемяке одну из своих лучших, на целых семь зубов, улыбок.
Сторонний человек при этом запросто мог бы и сбледнуть — удар, лишивший Евграфыча большей части зубов, основательно задел также лицевые нервы. И хотя обычно лицо старого следопыта выглядело почти нормально — полдюжины давно затянувшихся шрамиков не в счет, подобными украшениями мог бы похвастать каждый третий мужик его лет — стоило ему лишь попытаться улыбнуться, как правую сторону лица перекашивало совершенно жутким образом. Сергей знал, что минимум дважды подобные ухмылки едва не стоили Евграфычу жизни — причем во второй раз «мутанта» даже успели облить бензином.
Шемяку же эта улыбка могла испугать разве что едким чесночным запахом — чего бы старик ни сожрал на завтрак, шибало у него сейчас из пасти здорово, метра на три.
— Это кому как.
— Тож верно, — кивнул Евграфыч. — У дураков и мутантов, как обчеизвестно, все не как у людев. Мож и утро тож. Давно с промысла–то?
