22. Но так как огонь восходит в сладкой воде, то он имеет в своей власти и бич и мог бы удержать терпкое качество в воду; но и зной сделался также льстецом и лицемерил вместе со старшим качеством, а именно терпким, и помог умертвить сладкую воду.
23. Звук есть четвертый убийца: ибо он получает звонкость свою в огне, в сладкой воде и восходит приятно и нежно во всем теле.
24. Он также не сделал этого; но, поднявшись в воде в терпкое качество, стал также лицемерить с ним и взлетел бурно, как громовый удар: этим он хотел доказать свою новую Божественность; и огонь устремился как в грозовом блистании, и этим мнили они возвеличиться превыше всех вещей в Боге.
25. И так поступали они, пока не умертвили свою мать — сладкую воду; тогда все тело стало долиною тьмы, и не было больше у Бога ничего, чем бы он мог помочь здесь: любовь стала враждою, а все тело — черным, темным диаволом.
26. Слово teu (Первый слог немецкого слова Teufel — диавол) берет свое начало от жесткого стука или звучания, а слово fеl — от падения (по-немецки — Fall): таким образом, господин Люцифер именуется теперь Teufel — диаволом, а не херувимом или серафимом.
27. Возражение. Кто-нибудь спросит теперь: разве Бог не мог возбранить гордости диавола, так чтобы он отступился от своего высокомерия? Это высокий вопрос, к которому охотно прибегают все защитники диавола, но они все приглашены здесь на уголовный суд, чтобы позаботиться о том, как бы им оправдать своего господина, иначе ему будет вынесен приговор и он утратит венец свой.
ДИВНОЕ ОТКРОВЕНИЕ
28. Вот смотри: царь Люцифер был главою во всей своей области и могущественным царем; и он был сотворен из ядра всей своей области и захотел своим восстанием зажечь всю свою область, чтобы все так же горело и качествовало, как он в своем теле.
29. И даже если бы Божество вне его тела и желало качествовать кротко по отношению к нему, и просветить его, и склонить к раскаянию, однако в Люцифере не было уже никакой иной воли, кроме как господствовать над Сыном Божиим, и зажечь всю область, и стать таким образом самому всецелым Богом над всеми ангельскими воинствами.
30. Когда теперь сердце Божие со своей любовью и кротостью устремлялось на Люцифера, он отвечал ему только презрением, и мнил, что сам он гораздо лучше, и устремлялся в свой черед с огнем и холодом в жестоких громовых ударах на Сына Божия, и мнил, что Он должен быть подвластным ему, что он господин; ибо он презирал свет Сына Божия.
31. Ты спросишь теперь: каким же образом была у него такая власть? Да, она была у него: ибо он был великою частью Божества и к тому же из ядра, ибо он терся также и о царя и великого князя Миха-Эля, чтобы погубить его, и Миха-Эль наконец сразился с ним и одолел его, причем сила Божия в царстве Люцифера также сильно сражалась против царя своего, пока он наконец не был свергнут со своего престола как побежденный (Откр. 12, 8–9).
32. Ты скажешь теперь: Богу надлежало просветить сердце его, дабы он принес покаяние. Но он не хотел принять также никакого иного света: ибо он презирал свет Сына Божия, сиявший вне тела его, имея в самом себе такой блистающий свет, и восставал чем дальше, тем сильнее, пока вода его ["здесь это вода вечной жизни, порожденная в свете величества, но в средоточии она подобна серному спирту или крепкой водке"] не иссохла совершенно и не сгорела и свет его не угас; тогда все было кончено.
О ПАДЕНИИ ВСЕХ ЕГО АНГЕЛОВ
33. Теперь кто-нибудь может спросить: как же произошло, что тогда вместе с ним пали и все его ангелы? Как повелел господин, так поступили и все его подданные: когда он восстал и захотел быть Богом, ангелы его также увидели это и поступили все так же, как господин их, то есть так, как если бы хотели взять приступом Божество. Ибо они все были подвластны ему и он правил во всех своих ангелах, ибо был сотворен из ядра того салиттера, из которого были сотворены и все его ангелы; и он был сердцем и господином всех своих ангелов.
34. Потому все они поступили так же, как он, и захотели все восседать в верховном первенстве Божества и властно править со своим господином во всей области над всей Божественной силою: у них во всем была одна воля, и они не давали отнять ее у себя.
