Знаменитый английский писатель Олдос Хаксли посвятил исследованию мистицизма свою книгу “Вечная философия”. В ней, основываясь на произведениях христианских мистиков, исламских суфиев, буддистских и индуистских авторов, он приводит комментарий к “метафизикам, признающим Божественную субстанцию за миром вещей, живых существ и людей; к психологическим текстам, которые находят в человеческой душе нечто родственное и даже тождественное Божественной реальности; к этическим теориям, которые видят конечную цель человека в постижении имманентной и трансцендентной основы всего сущего”. Сопоставляя писания представителей различных школ, Хаксли приходит к выводу, что, несмотря на разнообразие внешних форм, суть учения всех этих комментаторов одна — непосредственный опыт общения души с Богом, познание Бога через самопознание, приобщение к истокам исконной мудрости, которую он называет Philosophia perennis — “Вечная философия”.
Подобные же идеи высказывает и Рудольф Штайнер, когда пишет (цитируя Валентина Вейгеля), что “такое изречение, как “познай самого себя”, мы можем по всей справедливости применить к естественному и сверхъестественному познанию всего человека; то есть чтобы человек не только рассматривал самого себя и помнил поэтому, как он должен в обычной жизни держаться с людьми, но чтобы он познал также и свою природу, внутренне и внешне, в духе и естестве; откуда он приходит, и из чего он создан, и к чему он предназначен”. Штайнер говорит, что целому ряду глубоких умов присуще яркое ощущение, что “в самопознании восходит для человека яркое солнце”, которое обогащает человеческое чувство, проясняет, что человеческая душа обладает достаточным познанием о вечной и бесконечной сущности Бога и является путем к этой вечной и бесконечной сущности.
И Хаксли, и Штайнер в “ряду этих глубоких умов” особо выделяют Мейстера Экхарта и Якоба Бёме. Это не случайно. В предисловии к первому русскому изданию книги Бёме “Аврора, или Утренняя заря в восхождении” (1914) было справедливо сказано, что “Бёме и Экхарт — две вершины, но и два полюса германского религиозного творчества. Ведущим к Божеству самопознанием было... углубленное познание Космоса, прозрение “нетленной порфиры” за грубою корою вещества”.
Нет смысла в этих кратких заметках рассматривать биографию Мейстера (Иоганна) Экхарта (ок. 1260—1327 или 1328), поскольку это подробно и ярко сделала М.В.Сабашникова во вводной статье к его “Духовным проповедям и рассуждениям”. Достаточно ограничиться тем, что он был монахом-доминиканцем, постоянно занимал ответственные должности в церковном управлении, был генералом Ордена. Экхарт учился и преподавал в Парижском университете, в Страсбуре и Кёльне; был учителем Иоганна Таулера и Генриха Сузо.
Проповеди и трактаты Экхарта на немецком языке сохранились по большей части в записи учеников. Но даже по этим “стенограммам” можно судить о размерах литературного дарования Мейстера, о его блестящем стиле.
Рассуждения отца немецкой мистики и по форме, и по философскому содержанию далеко отходят от норм традиционной схоластики. Экхарт доводит до крайности идеи христианского неоплатонизма Псевдо-Дионисия Ареопагита. Размышления его сконцентрированы на “Божестве” — безличном и бескачественном Абсолюте, находящемся за “Богом” в трех лицах полнотой качеств и являющемся творческим истоком мироздания.
Наиболее оригинальным аспектом учения Экхарта является его представление о душе. Человек способен познавать Бога, поскольку в глубинах его души имеется несотворенная частица, единящая его с Божеством. Он называет ее “искоркой”, являющейся для человека ориентиром, направляя его волю к самосовершенствованию. Душа очищается от рассудочного содержания, связанного с миром чувств и переходит в сферу высшего разума, восстанавливая свою непорочность и связь с Богом. Человеческая душа становится орудием вечного порождения Богом самого себя. Душа соединяется с Богом в единство. Это происходит в процессе видения, а не существования. Видение, то есть высшее познание, само становится жизнью и благодаря этому душа получает чистое освобождение. “Праведный человек не служит ни Богу, ни творениям; ибо он свободен, и чем ближе он к праведности, тем более он — сама свобода”.
