Я была не в силах помешать этому, да и морально чувствовала себя не вправе вмешиваться. Передо мной была какая-то новая форма человеческой жизни, может быть не такая уж новая, но я это видела впервые. Около трех часов ночи я вспомнила о своем Гуллхрутуре: что-то сейчас делает мой милый мальчик, не бродит ли он в темноте ночи и не крадет ли норок, а может быть, и револьверы, не режет ли телефонные провода? Я открыла дверь и заглянула в комнату братьев. В кровати старшего лежала мертвецки пьяная пара и лизалась, а в кровать младшего кто-то положил девушку в испачканном блевотиной парчовом платье, сложив ей руки на груди, как покойнице.
Радио было настроено на американскую станцию, из приемника неслось лошадиное ржанье, ужасающий вой и свист. Я заметила, что дверца шкафа приоткрыта и внутри виден свет. Что тут происходит среди всей этой оргии? Два мальчика играют в шахматы. Они сидят, согнувшись над шахматной доской, в шкафу, бесконечно далекие от всего, что делается в доме. Это похитители норок и револьверов — Гуллхрутур и его двоюродный брат. Они ничего не ответили, когда я заговорила с ними, не взглянули на меня, хотя я долго стояла у дверцы шкафа и смотрела на них. И при виде этих мальчиков я снова обрела веру в жизнь, которую ничто не может уничтожить, на душе у меня стало легко, мысли улеглись. Некоторое время я наблюдала за ними — они спокойно играли в шахматы под вой американской радиостанции, четырех проигрывателей, нескольких саксофонов и барабана. Потом я поднялась в свою комнату, заперла дверь и легла спать.
Наутро мне, конечно, пришлось все чистить, собирать осколки хрусталя и фарфора, удалять винные пятна и остатки еды с ковров и мебели. Я думала, много ли нужно таких ночей, чтобы полностью разрушить дом.
Я трудилась целый день, пока дети не пришли из школы. Вдруг из передней слышится шум, я выглядываю и убеждаюсь, что все начинается сначала. Несколько белобрысых мальчишек в порядке приобретения жизненного опыта пьют «Черную смерть» прямо из бутылок, поют «Это были веселые парни» и блюют на пол перед Альдинблоуд. Они явно влюблены в девушку и пытаются доказать, что они мужчины, достойные ее любви. Она сидит на лестнице, курит с усталым видом длинную папиросу и улыбается им холодной соблазнительной улыбкой.
Я вхожу и говорю:
— Я больше не намерена вывозить грязь за вами, будьте любезны, убирайтесь отсюда.
Конечно, эти светловолосые, бледные от водки юноши осыпают меня ругательствами, как это умеют делать только хорошо воспитанные дети из благородных семейств, я слышу такие изысканные выражения, как «ничтожество в квадрате», «топливо для газовой печи»; «польско-еврейская сволочь». Но в конце концов они уходят, унося с собой бутылки. Я захлопываю за ними дверь.
Альдинблоуд подходит ко мне вплотную и смотрит на меня полным ненависти взглядом, как вампир в американском фильме.
— Как ты смеешь выгонять моих мужчин из моего дома?
— Мужчин? Этих-то щенков! — говорю я, будто и не замечая ее воинственного вида.
— Я запрещаю тебе бранить людей Юга.
Сунув в рот папиросу и грациозно покачиваясь, она отходит от меня, гордо, словно королева, неся свой маленький красивый зад. Она падает в кресло, откидывается вялым движением на спинку, закрывает глаза и с бесконечно усталым видом курит. Все это отдает Голливудом.
— Угла, подойди сюда. Поговори со мной. Сядь.
Я сажусь, она мечтательно смотрит в пространство и спрашивает:
— Разве он не очарователен?
— Кто?
— Разве он не прекрасен?
— Я не знаю, о ком ты говоришь.
— Он божествен.
— Это человек?
— Уж, конечно, не собака.
— Тогда я не знаю, кто это может быть.
— Кто же это может быть, кроме этого дьявола Линго. Мой Линго. Разве он не чудный парень? Я люблю его. Я готова убить его.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что это тот самый длинный дьявол, лысый и вообще черт знает что такое?
— Да. Это он. К сожалению, он, правда, ужасно высокий. И он лысеет. И при этом еще женат. Но я все равно сплю с ним. Спала, сплю и буду спать.
— Ты сошла с ума, девочка, неужели ты думаешь, что это можно делать в твоем возрасте? Его за это посадят в тюрьму.
