Я никогда не забуду, как я первый раз принесла ей кофе в постель.
— Доброе утро.
Она проснулась, открыла глаза и посмотрела на меня словно из другого мира.
— Доброе утро, — повторила я.
Она долго молча смотрела на меня. Но когда я собиралась повторить приветствие в третий раз, она вскочила и в волнении остановила меня:
— Нет, не говори, не говори этого! Прошу тебя, не говори!
— Разве я не должна поздороваться?
— Нет, я не выношу этого. Это два самых отвратительных и безумных слова, которые я когда-либо слышала. Не говори мне их больше.
На следующее утро я молча поставила кофе на ночной столик и хотела уйти. Тогда она сбросила с себя перину, спрыгнула с кровати, побежала за мной и вцепилась в меня ногтями:
— Почему ты не говоришь?
— Чего?
— «Доброе утро». Мне так хочется услышать это от тебя.
Однажды, когда я работала, она отложила свои тетрадки и стала рассматривать меня. Потом вскочила, подошла ко мне, впилась в меня ногтями и сказала:
— Скажи что-нибудь.
— Что?
Она медленно и спокойно щипала меня и, улыбаясь, внимательно следила, как я переношу щипки. Потом спросила:
— Поколотить тебя?
— Попробуй.
— Я убью тебя, ладно?
— Пожалуйста.
— Я люблю тебя.
— Я не знала, что девушки говорят друг другу такие слова.
— Я съем тебя.
— Смотри не подавись.
— Ты ничего не чувствуешь? — Она перестала улыбаться, ей, очевидно, стало скучно.
— Мне немножко больно, — ответила я.
Тогда в ней снова пробудился интерес, она еще глубже вонзила свои покрытые черным лаком ногти в мою руку и еще раз спросила:
— Что ты чувствуешь? О, расскажи, что ты чувствуешь?
Я думаю, она вначале приняла меня за животное, как я ее — за растение. Растению интересно узнать, что чувствует животное. Но я никогда прежде не замечала вражды к себе с ее стороны. Конечно, ей было смешно, что деревенская девушка привезла в цивилизованный дом такой варварский инструмент, как фисгармония, и начала играть упражнения, которые сама она разучивала, когда ей было четыре года, раньше даже, чем научилась грамоте. Но все же к этой девушке с Севера она испытывала не больше вражды, чем тюльпан к корове.
Однажды она подошла ко мне, когда я была занята работой, обняла меня, прижалась, укусила и сказала:
— Сатана! — И отошла.
На другой день она долго, испытующе смотрела на меня и вдруг спросила:
— О чем ты думаешь?
— Ни о чем.
— Расскажи! Будь милой, расскажи! Прошу тебя.
Но мне казалось, что пропасть, разделяющая нас, настолько глубока и широка, что, даже если бы я думала о чем-нибудь очень безобидном, я не сказала бы ей об этом.
— Я думаю о коричневой овце.
— Ты лжешь!
— Может, кто-то лучше меня знает, о чем я думаю?
— Знаю.
— О чем же?
— Ты думаешь о нем.
— О ком?
— О том, с кем спишь.
— А если я ни с кем не сплю?
— Тогда ты думаешь о другом.
— О чем?
— О том, что скоро умрешь.
— Спасибо. Теперь буду знать. Раньше я этого не знала.
— Да, теперь ты это знаешь.
Она захлопнула книгу, которую читала, поднялась, подошла к роялю и начала играть одну из прекрасных, до слез волнующих мазурок Шопена, но сыграла только начало и неожиданно перешла на дикую джазовую музыку.
