- Так это... У меня вот, сапоги. Немецкие, правда. В случае чего, так это... Пусть тебе будут.
Я взглянул на его заляпанные грязью трофейные солдатские сапоги с низенькими голенищами и еще не совсем понял смысл его слов, как Цветков иронически хмыкнул:
- Хохмач! Будто на фронте угадаешь! Вот завтра как врежет, так оба вверх копытами.
- Так я говорю...
- Да, ты уж скажешь! - оборвал его санинструктор. - Молчи уж.
- Ладно. Посмотрим. Давай догонять, - сказал я.
Мы быстро пошли по дороге. Цветкову я не возражал: вообще-то он был прав. Каждый раз, однако, как только заходил о том разговор, делалось не по себе. Кто раньше, а кто позже - не угадаешь, но вряд ли стоит подтрунивать над этим дядькой, который по простоте душевной сделал попытку совершить нечто доброе, конечно, на свой манер и в пределах своей солдатской возможности.
Чумак зашевелился вроде живей. И, будто оправдываясь, на ходу говорил:
- Нет, я ничего... Если что, говорю. Хорошие же сапоги...
Только он сказал это, как небо над пригорком огненно вспыхнуло. На несколько секунд в воздухе замельтешили рои снежинок, вспышка, широко разгораясь, пошла вниз, неверный, мерцающий отсвет ее лег на вершину холма, погорел немного, потом как-то вдруг потускнел и погас.
- Ого! - сказал я, сразу поняв, что это для нас значит.
- Напоролись! - упавшим голосом подтвердил Цветков.
Ракета была не очень чтоб близкой, при этом ненастье вряд ли она осветила колонну, но все же немцы что-то могли заметить. Значит, погодя надо ждать выстрелов. Обычно в таких случаях со стрельбой кончалась гнетущая неизвестность, и начиналась изматывавшая огневая борьба с противником. В общем, на войне все это было делом обыденным, хотя и каждый раз новым. На этот раз, однако, стрельба не начиналась, и, наверно, потому Ананьев не останавливал роту, которую мы вскоре и догнали.
Минут через пять в том же месте засветило снова - на светловатом мерцающем фоне вырисовалось несколько теней автоматчиков, что брели по дороге. Ближе к голове колонны они, видимо, сами, не дожидаясь команды, останавливались и в молчаливой тревоге поглядывали вперед, где собрались командиры.
Размахивая мокрыми концами своей треуголки, я пробежал в голову колонны и перешел на шаг. Ананьев, Гриневич, командиры взводов Ванин и Пилипенко настороженно всматривались в моросящий дождем полумрак.
- Да, не дозор это, - обеспокоенно сказал Ананьев.
- Дозор был ближе, - подтвердил Гриневич.
Они помолчали, прислушиваясь, и Ананьев с досадой сказал:
- Какого же хрена тогда он молчит? Может, сигналы проворонили?
- Этого не могло быть. За сигналами я сам следил, - уверенно объявил Ванин.
- Разгильдяи! - проворчал командир роты. - Сидят и молчат! А ну бери человека и дуй сам! - приказал он Ванину. Тот живо повернулся к строю:
- Кривошеев!
- Я.
- За мной!
Слегка пригнувшись, они побежали дорогой и скоро скрылись в сырых, ненастных сумерках.
- Пилипенко, наблюдай! В случае чего - душу вытрясу. Понял?- угрожающе прошептал Ананьев.
- Поняв. Шо тут нэ понять, - обиженно отозвался старшина. - Тильки ни бисова батька нэ выдна.
- Без разговоров мне!
Некоторое время все молчали, напрягая слух. Смотреть против ветра было не очень приятно: мокрым снегом залепляло лицо, все время хотелось отвернуться, спрятаться за спину товарища. Набрякшие влагой палатки, как жестяные, гремели в темноте. В мокрых сапогах начали стынуть ноги. Вдруг в той стороне, куда шла дорога, опять загорелась ракета, правда на этот раз несколько дальше прежних, и Ананьев вполголоса выругался.
- А ну пошли!
Он стремительно шагнул в темень, за ним - Гриневич, несколько помешкав, я. На ходу уже я снял из-за спины автомат и накинул его на плечо поверх палатки. Пилипенко остался с ротой.
Быстрым шагом втроем мы шли по середине дороги. Широкий косогор полого спускался вниз, растекаясь в размытых колеях, бежала вода. Чем дальше мы отходили от роты, тем тревожнее становилось на душе, ощущение одиночества все плотнее охватывало нас в этом ветряном поле. Я уже подумал, что надо бы остановиться, что совершенно нелепо так рисковать командирами, как навстречу из сумерек как-то бесшумно и неожиданно появился боец в густо облепленном снегом бушлате. Мы узнали в нем автоматчика Щапу. Кажется, он бежал из дозора и от усталости едва переводил дыхание.
