Чумака я тоже искал не впервые - этот Чумак был просто наказанием нашим. Из-за него Пилипенко почти ежедневно получал нагоняй от начальства - то он потеряется, то станет не в свой взвод при построении, то не успеет вовремя пообедать, потому что не имеет ложки, то под огнем вылезет на самое убойное место - ползи тогда, сгоняй его оттуда в укрытие. На марше же он отставал, наверное, уже раз десять, не меньше.
Я вглядывался в тусклые, намокшие, облепленные снегом фигуры автоматчиков, на дороге их становилось все меньше и, наконец, не осталось ни одного.
Я остановился, послушал, собираясь уже догонять колонну, как поодаль заслышал шаги. Действительно, через минуту из сумерек вышли двое: Чумак, который, подоткнув под ремень полы шинели, едва тащился по грязи, и замыкающий сержант Цветков. Кажется, Чумак и ему уже основательно надоел, потому что Цветков, не скрывая своего раздражения, ворчливо говорил:
- Тебе трудно, да? Силы не хватает? А мне вот легко тащиться с тобой?
Я подошел ближе, и Цветков, узнав меня, заметно обрадовался:
- Ты не за этим?
- А за кем же!
- Надоело толкать. Прямо безногий! - пожаловался сержант.
Я его, конечно, понимал, но таковы уж были обязанности замыкающего, чтобы подталкивать тех, кто отставал. Обычно этим занимался старшина, который теперь где-то пропал вместе с повозкой.
- Что, отстал?
- А черт его знает! Отстал или притворяется.
- Так что же делать?
И тут, будто впервые поняв всю затруднительность нашего положения, Чумак обернулся:
- Пусть бы вы шли. Я уж сам как-нибудь.
- Ну да! - сказал Цветков. - Мы пойдем, а ты в кусты? Знаем таких.
- Ей-богу, нет. Я потихонечку. Мне бы только водички глотнуть. Нету во фляжке, а?
- Нету, - сказал я.
Чумак с недоверием оглядел меня - низенький, кривоногий, в обвисшей мокрой шинелке, с тощим вещмешком на спине - и уже совсем жалобно попросил:
- А может, у товарища сержанта есть? Дай, будь ласков.
- Это не вода, - сказал Цветков. - Это водка.
Чумак смолчал, с заметным усилием вытаскивая из грязи ноги и по-утиному переваливаясь с боку на бок. И вдруг с неожиданной для него решительностью сказал:
- А дай водки!
- Еще что надумаешь?
Цветков широко шагнул через колдобину, блеснув из-под палатки комсоставской пряжкой, которую он аккуратно каждый день натирал фланелью. Так же ежедневно он находил возможность подшить свежий подворотничок, надраить сапоги. И вообще своим внешним видом сержант напоминал скорее какого-нибудь расторопного штабного писаря, чем санинструктора роты автоматчиков, которым был.
Я на минуту смутился. Конечно, было жаль Чумака, но не было и уверенности, что водка пойдет ему на пользу.
- Ладно, - сказал я примирительно. - Дай. Может, поможет.
- Что дай? Моя это разве? Старшины фляга, - с обидой проговорил Цветков.
- Обойдется твой старшина. Не последняя, наверно.
- А может, и последняя. Когда уже ее выдавали? В субботу.
- Однако ж сберег. Так поделись!
Цветков надулся и замолчал.
Вот зануда, подумал я. Для старшины или командира роты он достал бы из-под земли, а бедолаге Чумаку жалел пару глотков.
Наткнувшись в темени на длинную, полную снеговой каши лужу, мы разошлись по обе ее стороны, и когда снова сошлись, Цветков вдруг отстегнул трофейную, обшитую войлоком флягу.
- На. Только глоток, не больше.
- Не, не…
Чумак остановился, слегка запрокинул голову - водка тихонько булькнула дважды, и Цветков тут же ухватился за флягу. Но прежде, чем он успел ее выхватить, булькнуло еще раз.
- Сказал же: глоток! - закричал санинструктор. - Дорвался!
Я молчал: что уж там один только глоток! И Чумак, наверное, заметил это мое молчаливое заступничество.
- От спасибочко, - тихо сказал он, вытирая рукой подбородок и как бы не замечая Цветкова. - Спасибочко тебе, товарищ ординарец.
- А мне за что? - сказал я. - Его благодари.
Чумак промолчал. Цветков начал пристегивать флягу да что-то завозился с застежками на ремне, и мы опять остановились. Чумак повернулся ко мне:
- У тебя кирзовки, да?
- Кирзовки. А что? - полюбопытствовал я. Прежде чем объяснить, боец нерешительно переступил с ноги на ногу.
