Я стащил через подбородок мокрый брезентовый ремешок своей каски и отдал ее комроты.
- Только там донышко криво подвязано.
- Что?
- Донышко, говорю, неровно подвязано.
- Черт с ним, донышком!
Он привычно надвинул каску на голову, но мокрый ремешок не налезал на его широкую костистую челюсть, и Ананьев завернул его на козырек каски.
- Жареному карасю кот не страшен! - со значением сказал он. - Понял?
Нет, я все еще мало что понимал в его измерениях и, недоумевая и досадуя, покорно стоял напротив. Сзади вдоль насыпи уже разбегались автоматчики первого взвода. Слышно было, как Пилипенко с привычной грубоватостью прикрикивал:
- Нэ высовуйся! Нэ лэзь попэрэд батька в пэкло! Чого нэ бачка?
- Вот так! - сказал Ананьев, будто говорить нам уже не было о чем, и крикнул: - Чумак! Ко мне!
Чумак поднялся из цепи и, неуклюже переваливаясь с боку на бок, подбежал к командиру роты.
- А ну ближе! Не бойсь, не укушу! Будешь ординарцем, понял? Я тебя выучу на героя, ядрена вошь!
Чумак молча стоял, явно не соображая, как воспринимать эти слова: всерьез или в шутку. Шинеленка его была уже подпоясана каким-то узеньким, наверно брючным, ремешком, на голову поверх шапки насунута чья-то ободранная каска. И тут я невольно взглянул на его все те же довольно-таки исправные сапоги и почти содрогнулся от четкой и совершенно нелепой сейчас мысли: неужто и действительно сегодня они достанутся мне?
- Васюков, отдай автомат! - распорядился комроты. - И присмотри замполита.
Замполита - пусть, но автомат мне отдавать не хотелось, хотя Чумаку он был, конечно, нужней. С чувством некоторого сожаления я снял с плеча свой видавший виды ППШ, и Чумак торопливо взял его, словно испугавшись, чтоб я не передумал. Правда, разбитый конец приклада ему вроде не понравился, но он тут же закинул автомат за плечо.
Ананьев взглянул вправо, влево - автоматчики вдоль насыпи все в напряженной готовности ждали команды, и командир роты дернул язычок кабура.
- Да, - спохватился он в самый последний момент и перебросил через голову узенький ремешок планшетки. - Держи!
Правой рукой я подхватил на лету ванинскую планшетку. Комроты вскочил на бровку дороги.
- Вперед!
Автоматчики быстро повскакивали и вдоль канавы бросились в сторону речушки. Несколько человек из второго взвода побежали по насыпи. Перед глазами замелькали их раскисшие сапоги, ботинки, мокрые, грязные полы шинелей со спутанной бахромой внизу, и я провожал каждого взглядом, словно навеки прощался с ними.
Кажется, я впервые оказался в положении наблюдателя из тыла, впервые рота пошла без меня, впервые Ананьев повел ее в атаку не со мной - с другим. Конечно, его слова насчет Чумака-ординарца не очень задевали меня (какой там из Чумака ординарец), и все же я не спускал с них глаз, ревниво следя, как они по дороге бежали к мостку, вместе переходили его по балкам. По всему было видно, что этот Чумак слишком уж всерьез взялся за исполнение своих ординарских обязанностей - похоже, и в самом деле поверил, что комроты сделает аз него героя.
Автоматчики полезли в речушку: у дороги уже никого не осталось, вокруг сделалось непривычно тихо и пусто. Гриневич, будто живой, ровно лежал под насыпью, незряче подставив дождю бледное, в темной щетине лицо. Теперь в мою тревогу за роту вплеталось еще и беспокойство за лейтенанта - хотя бы он продержался до отправки в тыл. Сбежав вниз с откоса, я тихо спросил:
- Ну, как вы?
- Васюков, да? Плохо, брат…
- Дать воды?
- Дай немножко.
Воды в круглом котелке, оставленном возле раненого, было немного, да и ту я половину пролил, пока неумело одной рукой поил замполита. Сделав мучительных два глотка, он едва не задохнулся, чем почти испугал меня.
- Ну как?
- Все, хорошо, - справившись с дыханием, сказал лейтенант. - Рота пошла?
- Пошла. На той стороне уже.
Осторожно я поправил на его голове шапку, прикрывавшую от дождя пухлую, неумелую повязку, натянул выше палатку. Состояние замполита мне решительно не нравилось, но что я мог сделать?
- Не надо было вам уходить, - сказал я вроде бы даже с упреком за его недавнюю ссору с Ананьевым.
