Артюр Рембо - страница 22
Артюр присвоил и сделал своим кредо слово ясновидящий, которое встретил однажды у Бальзака в «Поисках абсолюта». И он был уверен, что никто и ничто не помешает ему соответствовать этой задаче. Даже с риском впасть в безумие или кончить «монстром, заспиртованным в музейной стеклянной банке»>{32}. Последнего исхода опасался Изамбар, который написал об этом в ответном письме и предостерёг Артюра от теории ясновидения, которую считал вздорной, состоящей якобы в том, чтобы подбирать «самые бессвязные идеи» и «самые причудливые слова», а потом «худо-бедно» соединять одно с другим, чтобы получить «прелестного крошку-эмбриона»>{33}. Быть нелепым, полагал Изамбар, может всякий.
В тот же день, 15 мая, Артюр отправил ещё одно письмо — Полю Демени, а в нём — некоторые из своих стихотворений. В письме он снова говорит о ясновидении и о том, что оно для него обозначает:
«Я говорю, что надо быть ясновидящим, сделаться ясновидящим.
Поэт делается ясновидящим путём долгого, мощного и обдуманного расстройства всех чувств. Все виды любви, страдания, безумия; он ищет себя, испытывает на себе все яды, чтобы оставить от них только квинтэссенции. Это неизречённая пытка, где ему нужна вся вера, вся сверхчеловеческая сила, и он становится, ко всему прочему, великим страдальцем, великим преступником, великим проклятым и высшим Учёным! — Ибо он приходит к неведомому! Поскольку он больше, чем кто-либо, возделывал свою душу, уже богатую! Он приходит к неведомому, и когда в своём неистовстве он, наконец, теряет смысл своих видений, он их видит! И если ему суждено надорваться в своём устремлении к вещам неслыханным и не имеющим названия: придут новые труженики; они начнут с того уровня, на котором прежний изнемог! <…>
Словом, поэт — настоящий похититель огня.
Он уполномочен всем человечеством, даже животными; он должен дать почувствовать, потрогать, послушать то, что он открыл; если то, что он вынес оттуда, имеет форму, он передаёт её; если оно бесформенно, он передаёт бесформенность. Найти язык»>{34}.
В этой решимости, отныне непоколебимой, Артюра поощряли как Делаэ, так и Бретань, с которым он всё чаще встречался в кафе «Дютерм» и никогда не отказывался с ним выпить. Тот и сообщил Артюру, что армия злобного «карлика» Тьера 21 мая вошла в Париж и ведёт против коммунаров жестокие и кровопролитные уличные бои, особенно на севере и востоке столицы, у Пер-Лашеза, Бельвиля, Менильмонтана и Батиньоля. И якобы Тьер уже спешно составил военный совет, который будет судить и отправлять на казнь всех поджигателей, признанных виновными в убийстве солдат.
Согласно сведениям, которые получил Бретань, число убитых достигло уже десятков и сотен. Во всех наиболее многолюдных местах города, таких, как Королевская улица, площадь Согласия вокруг Луксорского обелиска — пожары. Мостовые усыпаны обломками разбитых статуй. Похоже, что улицы Риволи, Дюбак, Лилльская и Французский банк сожжены. Та же участь постигла здания министерства финансов, Государственного контроля, Лирического театра, Тюильри, городской ратуши и… Лувра. Опорожняя пивную кружку, Бретань сказал, что не знает, идёт ли речь о музее или магазине с таким названием. Если только не об обоих.
К 28 марта, когда закончилось это кровавое безумие, во время которого Париж превратился в огромное поле боя, коммунары потеряли более двадцати тысяч убитыми. Из тех, кому посчастливилось остаться в живых, около семи тысяч были вскоре высланы из города. Другие спаслись бегством и попрятались, кто где мог, где-нибудь в глухой провинции, в Бельгии или Англии. Национальное собрание объявило, что президент Республики Адольф Тьер «достойно послужил отечеству»…
Артюр, словно пытаясь отгородиться от «роковой неизбежности», с ещё большим увлечением погружается в поэзию. То были стихотворения разных форм — от четверостишия («Звезда плакала») до кантилен, вроде «Парижской оргии, или Париж заселяется вновь» (стихотворения, исполненного симпатии к делу коммунаров) и «Что говорят поэту о цветах».
Последнее состоит из ста шестидесяти стихов в пяти частях и посвящено Теодору де Банвилю. Он послал его мэтру в Париж, в сопроводительном письме предупредив, что автор «глупый юнец», и снова добавив себе годков, сказавшись в этот раз восемнадцатилетним.
