Как будто это правда.
Еще одна особенность моего отца: он никогда не читал мне нотаций. Настоящих нотаций. И это меня раздражало. Он никогда не злился, и характер у него не был скверным. Просто разговаривал он короткими предложениями вроде: «Твоя жизнь». Или: «Попробуй». Или: «Уверен, что хочешь?» И почему он не мог нормально со мной поговорить? Как я должен был понять его, если он не подпускал меня близко? Меня это ужасно бесило.
Нет, у меня все было нормально. В школе были друзья. Какие-никакие. Конечно, особо популярен я не был, но это и не удивительно. Быть популярным значит убеждать других, что ты веселый и интересный, а притворщик из меня был неважный.
Я общался с одними ребятами – братьями Гомес, но потом они переехали. Были еще две девчонки – Джина Наварро и Сьюзи Бирд, – которые на досуге любили надо мной поиздеваться.
Девчонки. Они мне тоже казались таинственными. Вокруг хватало тайн.
Но, пожалуй, все было не так уж плохо. Может, я не был всеобщим любимцем, но и козлом отпущения тоже.
Я умел драться. Так что все потихоньку от меня отстали.
Я почти превратился в невидимку. И мне это нравилось.
Но потом появился Данте.
После четвертого урока плавания Данте пригласил меня к себе. Он жил меньше чем в квартале от бассейна, в старом доме напротив парка.
Там он представил меня своему отцу, преподавателю английского и литературы. Никогда прежде мне не доводилось встречать мексиканца, который преподавал бы английский. Я даже не знал, что такие существуют.
Он вовсе не был похож на учителя: молодой, симпатичный, дружелюбный, а в глубине души, казалось, по-прежнему ребенок. Он любил жизнь во всех ее проявлениях и сильно отличался от моего отца, который всегда держался от мира на расстоянии. В моем отце жила тьма, которую я не мог понять, а в отце Данте ее не было. Даже его темные глаза словно источали свет.
В день нашего знакомства на нем были джинсы и футболка; он сидел в кожаном кресле в своем кабинете и читал книгу. Я еще никогда не видел, чтобы у кого-то дома был настоящий кабинет.
Данте подошел к отцу и поцеловал его в щеку.
Я бы так никогда не сделал. Никогда в жизни.
– Ты сегодня не брился, пап.
– Лето же, – ответил тот.
– И это значит, что тебе не надо работать.
– Это значит, что я должен закончить свою книгу.
– Писать книгу – это не работа.
В ответ отец Данте расхохотался.
– Тебе еще предстоит узнать, что такое работа.
– Ну лето же, пап. Сейчас я о работе слышать не хочу.
– Ты никогда не хочешь о ней слышать.
Данте понял, к чему идет разговор, и резко сменил тему.
– Ты теперь отращиваешь бороду?
– Нет, – засмеялся его отец. – Для бороды слишком жарко. Да и мама твоя перестанет меня целовать, если я перестану бриться.
– Ого, а она строгая.
– Ага.
– И как ты будешь жить без ее поцелуев?
Отец Данте ухмыльнулся и посмотрел на меня.
– И как ты его терпишь? Ты же Ари, да?
– Да, сэр.
Мне было не по себе. Странно знакомиться с чьими-то родителями. Те, с кем я встречался раньше, не горели желанием со мной разговаривать.
Отец Данте поднялся с кресла и отложил книгу. Потом подошел ко мне и пожал мне руку.
– Я Сэм, – сказал он. – Сэм Кинтана.
– Приятно познакомиться, мистер Кинтана.
Я сто раз слышал фразу «Приятно познакомиться». Когда ее произнес Данте, она звучала искренне, но в моем исполнении – как-то глупо и банально. Мне захотелось куда-нибудь спрятаться.
– Можешь называть меня Сэмом, – сказал мистер Кинтана.
– Не могу. – Боже, как мне хотелось спрятаться.
Он кивнул.
– Это очень мило. И уважительно.
Мой отец никогда бы не сказал «мило».
Мистер Кинтана выразительно взглянул на Данте.
– Смотри, какой вежливый молодой человек. Тебе есть чему у него поучиться, Данте.
– То есть ты хочешь, чтобы я называл тебя мистером Кинтаной?
Они оба едва сдерживали смех. Затем мистер Кинтана вновь повернулся ко мне.
– Как плавание?
– Данте – хороший учитель, – сказал я.
– Данте много в чем хорош. Но вот с уборкой комнаты у него не очень. Она в его голове слишком связана со словом «работа».
Данте стрельнул в него взглядом.
– Это намек?
– А ты быстро соображаешь, Данте. Весь в маму.
– Не умничай, пап.
