– Да, но это настоящий спорт, Данте. А наша игра – нет.
– Это тоже настоящий спорт. Я настоящий. Ты настоящий. Кроссовки настоящие. И улица настоящая. И установленные нами правила – тоже. Что еще тебе нужно?
– Ты просто все усложняешь. После каждого броска нам приходится возиться. Разве это весело? Все веселье – в бросках.
– Нет, – возразил Данте. – Веселье – в игре. Веселье – во всем.
– Не понимаю, – сказал я. – Кроссовки бросать весело. Согласен. Но растягивать вдоль дороги рулетку твоего папы – это лишняя работа. Что в этом веселого? Да и вообще, вдруг проедет машина.
– Проедет – отойдем. Ну или можем пойти в парк.
– На дороге прикольнее.
– Да, на дороге прикольнее.
Ну хоть на чем-то мы сошлись.
Данте посмотрел на меня. Я посмотрел на него.
Я понимал, что у меня нет шансов. Что мы будем играть по его правилам. Но, честно говоря, важны они были только для Данте. А мне по большому счету было все равно. Так что дальше игра пошла с полным набором: кроссовками, мелками и рулеткой его отца. Мы придумывали правила на ходу, и они постоянно менялись. В конце концов мы решили, что будет три сета, как в теннисе. В каждом сете по шесть бросков. То есть всего по восемнадцать. В двух сетах из трех победил Данте. Но самый дальний бросок выполнил я. Четырнадцать метров сорок сантиметров.
Из дома вышел отец Данте и покачал головой.
– Чем это вы тут занимаетесь?
– Играем.
– Что я тебе говорил, Данте? На дороге играть нельзя. Парк ведь совсем рядом. – Он указал в сторону. – И что… – начал было он, но осекся. – Вы что это тут, обувью швыряетесь?
Данте не боялся отца. Конечно, тот и не выглядел пугающе, но все-таки отец есть отец, и сейчас он стоял рядом и строго на нас смотрел. А Данте даже не шелохнулся, уверенный, что сможет отстоять свою точку зрения.
– Мы не швыряемся, пап. А играем. Это как метание копья, только для обывателей. Мы соревнуемся, кто дальше запульнет свой кроссовок.
И его отец рассмеялся.
Причем как – прямо расхохотался.
– Честное слово, ты единственный мальчишка во Вселенной, который мог выдумать игру только ради того, чтобы как следует отлупить свои ненавистные кроссовки! – Он снова зашелся смехом. – Твоя мама будет в восторге.
– Нам вовсе не обязательно ей рассказывать.
– Нет, обязательно.
– Почему?
– Такое правило: никаких секретов.
– Но мы играем посреди дороги – какой уж тут секрет?
– Это станет секретом, если мы ей не скажем. – Он ухмыльнулся – не сердито, но все же с отцовской нарочитостью. – Идите в парк, Данте.
В парке мы нашли для игры отличное место.
Я изучал лицо Данте, пока он с силой швырял кроссовки. И все-таки мистер Кинтана был прав. Игра для Данте в самом деле была лишь поводом отлупить ненавистную обувь.
Однажды после бассейна мы сидели на крыльце его дома.
Данте рассматривал свои ноги. Выглядело это забавно, и я улыбнулся.
Он тут же спросил, почему я улыбаюсь.
– Просто, – ответил я. – Что, уже улыбнуться нельзя?
– Ты говоришь неправду, – сказал он.
У него был пунктик насчет правды. Этим он напоминал мне моего отца. Только тот держал свою правду при себе, а Данте считал, что правду нужно выражать словами. Вслух. Делиться ею с другими.
Я не был похож на Данте. Скорее походил на папу.
– Ладно, – признался я. – Я улыбался, потому что ты разглядывал свои ноги.
– Необычный повод для улыбки, – заметил он.
– Просто это странно, – сказал я. – Кто вообще разглядывает свои ноги? Ну, кроме тебя.
– Нет ничего плохого в том, чтобы изучать свое тело, – сказал он.
– Тоже очень странная фразочка. – В моей семье никто не говорил о подобных вещах. Просто у нас это не было принято.
– Проехали, – сказал он.
– Проехали, – повторил я.
– Ты любишь собак, Ари?
– Люблю.
– Я тоже. Им не нужно носить обувь.
Я рассмеялся. Мне начинало казаться, что я только и делаю, что смеюсь над шутками Данте. Правда, Данте и не пытался шутить. Он просто был собой.
– Я хочу попросить у отца разрешения завести собаку. – Глаза у него при этом просто горели. Мне всегда было интересно, откуда в нем столько огня.
– А какую собаку ты хочешь?
– Не знаю, Ари. Какую-нибудь из приюта. Ну, знаешь, одну из тех, что выбросили на улицу.
