— Ни о каком третьем снаряде я ничего не знаю.
— Но ведь всего было три снаряда?
— Не знаю. Уже чего не знаю, того не знаю, — улыбнулся Саша.
— Три, три, — сделал уверенный жест рукой Лютов. — У Генералова — раз, у Андреюшкина — два, у Осипанова — три.
— Разве только три? — повернулся Котляревский к ротмистру. — А у этих — у Канчера, Горкуна, Волохова — ничего не было?
— По-моему, три, — наморщив лоб, обозначил напряжение памяти Лютов. — Впрочем… Александр Ильич, ведь только три снаряда у вас было, я не ошибаюсь? Или было там, кажется, что-то еще, а?
Прокурор сидел за столом, напряженно изогнувшись. В светлых выпуклых глазах поблескивала почти болезненная сосредоточенность. Рыжеватые волосы, нарушив пробор, бывший безукоризненным в начале допроса, вроде бы даже шевелились на голове своего хозяина. Жандарм, наоборот, был весь воплощение уверенности и спокойствия: грудь осанисто развернута, плечи отведены назад, в розовощеком взгляде отеческое благодушие, океан доброты, кротость, приглашение к разговору исключительно по душам.
«Комедианты, — подумал Саша, — дешевые комедианты. Неужели на такие же простейшие крючки попались Горкун и Канчер?»
— Я уже сообщил, — сказал он вслух, — что принимал участие в изготовлении только двух снарядов. Ни о каких других средствах нападения на царя мне ничего не известно.
— Позвольте, Ульянов, — скороговоркой зачастил Котляревский, — но ведь вы же знали лиц, которые должны были совершить покушение, то есть бросать снаряды?
— Да, знал.
— Сколько их было?
— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
— Но мы-то знаем, сколько их было! — неожиданно закричал пронзительным голосом прокурор. — Их было трое! Значит, и снарядов было три!
— Если вы все знаете, тогда нелепо продолжать эту комедию вопросов, на которые у вас уже имеются ответы.
— Вы должны сказать, кто изготовил третий снаряд?
«Хотите использовать мой ответ при допросе других товарищей? Нет, от меня вы не добьетесь того, чего я не захочу сказать сам. Напрасная затея».
Он вдруг обозлился на Котляревского. Тупица. Посредственность. Ничтожество. Не может отличить, кто ловится на его примитивные штучки, а кто и нет…
— Кто доставил к вам на квартиру азотную кислоту и белый динамит? — снова начал прокурор.
— Отвечать отказываюсь.
— Кому вы возвратили приготовленные снаряды?
— Отвечать отказываюсь.
— Кто вместе с вами набивал снаряды динамитом?
— Я это делал один.
— Но снарядов было три?
— Да, три.
— А вы сделали два?
— Два.
— Где же хранился третий снаряд?
— Не знаю.
— Вы также утверждаете, что вам было неизвестно число прямых участников нападения на государя?
— Да, неизвестно.
— Желаете показать что-либо об участии в вашем деле арестованного Андреюшкина?
— Нет, не желаю. Я устал. Прошу отправить меня в крепость.
— Генералова?
— Не желаю.
— Осипанова?
— Нет.
— А не могли бы вы объяснить, Ульянов, какая роль в организации покушения была отведена Иосифу Лукашевичу?
— Не могу объяснить.
— Но вам же знакома эта фамилия?
— Да, знакома. Это мой однокурсник по университету.
— Тогда в чем же дело?
— Я прошу отвезти меня в крепость.
— Я не понимаю вас, Ульянов, вы снова начинаете упорствовать.
«Молчать. Только молчать. И требовать отправки назад в камеру. Иначе не выдержат нервы. Потеряешь контроль над чувствами. И тогда возможны ошибки. А этого я себе не прощу…»
Ротмистр Лютов, потянувшись, хрустнув костяшками пальцев, поднялся из-за стола.
— Я думаю, что сегодня уже следует заканчивать вопросы, — сказал он дружелюбно, поглядывая на Сашу. — Александр Ильич устал, да ведь и мы тоже люди живые. Пора закусить, отдохнуть. Желудочный сок — он ведь не зря вырабатывается. Что там наука на этот счет говорит, Александр Ильич, а?
Саша молчал.
— Последний вопрос, — упрямо поджал губы прокурор. — На какое время было назначено покушение? Потрудитесь, Ульянов, назвать час. более точно.
— Ну откуда же ему знать об этом? — добродушно рассмеялся жандарм. — Ведь Александр Ильич у нас техник. Он покушениями не занимается. Он только бомбы динамитом набивает.
Ротмистр сделал знак писарям — вызвать конвой. Иванов и Хмелинский вышли.