— Имеется в виду неоткровенная информация о неких успехах в физике.
— Поздравляю, — обаятельно улыбнулся Хэммет, протягивая руку.
— Нет, уж увольте, — отмахнулся Максим. — По физике у меня была тройка, даже до трех с плюсом не дотянулся. Поздравлять не с чем.
— Ну что ж, — подарил Хэммет собеседникам еще одну из своих улыбок, — поговорим тогда о дружбе народов. Место для застольной беседы уже совсем близко.
Он язвит или дурачится, подумал Максим. А впрочем, о чем же им говорить о Хэмметом? О международных событиях? Но у обоих, вероятно, совсем различная оценка этих событий. О науке? Едва ли такой разговор годится для ресторанной беседы. О литературе? Наверное, Хэммет опять будет восторгаться Достоевским и Чеховым, как он это уже сделал на их первой встрече на каком-то научном банкете. Причем оказалось, что Чехова он знает только по «Трем сестрам», а с прозой его, как он сам признался, «увы, незнаком». Зато он тотчас же упомянул Замятина и Булгакова, чем сразу привлек внимание своих русских собеседников. Нет, тут Максим повторяться не будет. Но ведь надо же говорить о чем-то с этим обрусевшим американцем. Стоп, Максим! Определение неточное. Хэммет американец не обрусевший, а просто хорошо говорящий по-русски, как дельно подготовленный советолог. Об этом он рассуждать не будет: специально выдрессирован для обаяния и привлечения русских сердец. Интересно, что же он напишет, вернувшись в Штаты, подумал Максим, уже направляясь вместе со спутниками через ресторанный зал на веранду, где их ожидал специально выбранный Зоей в тенистом уголке накрытый столик. Здесь было уютно, не по-ресторанному тихо: оркестр начинал свою работу только вечером.
Хэммет огляделся кругом — на кустовую поросль, на расходящиеся лесные лужайки, на оранжевый от солнца песок дорожек.
— Чудесные у вас окраины! — воскликнул он.
— Не все, — заметил Максим. — Вспомните фильм «С легким паром».
Посмеялись.
— У однообразия вашей архитектурной новизны есть свое оправдание, — сказал Хэммет. — Вы ухитрились освободить от ада коммунальных квартир, я не подсчитывал — сколько, но, вероятно, миллионы московских жителей. Я не поклонник вашего планового хозяйства, но оно дает вам возможность бросать любые суммы на самую нужную отрасль промышленности.
— Вы и при капиталистическом строе ухитряетесь делать то же самое, — не без лукавства откликнулся Максим. — На сколько миллиардов вы подняли свой годичный военный бюджет?
— Хватит политики, Максим, — поморщилась Марина.
— Ну, будем, как американцы, за обедом говорить о погоде.
— Вы ошибаетесь, Максим, — поправил Хэммет. — О погоде за столом обычно говорят англичане. Есть тысячи тем, мадемуазель Марина. Например, искусство. Ваше искусство. Живопись. Скажем, ваш любимый художник? Называем только мировые имена.
— Начнем с вашего, Дин.
— Дали.
— Я бы назвала Врубеля. Но это, пожалуй, слишком уж старомодно. Сальватор Дали мне тоже нравится. Сознательное сочетание реального с ирреальным.
А что мне сказать, думал Максим. О чем же говорить? О работе, о жизни. О событиях вокруг него. Волнует, по-настоящему волнует, например, убийство мудрого старика-лошадника. Кого он обидел и кому помешал? Но об этом не хочет говорить даже Зоя. Тем более Марина и Хэммет, его не знавшие. А их волнует болтология под медвежатину.
— О чем задумались, Максим? — спросил Хэммет. — О своих научных исканиях?
— Я ничего не ищу, Дин. Все уже найдено.
— А выгодно это или невыгодно?
— Кому, Дин?
— Государству.
— Вы прагматик, Дин.
— Не возражаю. Вы учились у Ленина, а я у Дьюи. Был такой, может быть, знакомый вам американский философ.
— И чему же вы у него научились, Дин? Отвергать классовое строение общества и противопоставлять теории практику в американо-барышническом ее понимании?
— Не ссорьтесь, джентльмены. Не надо, — осторожно вмешалась Зоя.
— А мы и не ссоримся, — подхватил Хэммет. — Мы просто по-дружески обмениваемся философскими посылками. Дружба не противоречит разнице вероисповеданий.
— Я не религиозен, — усмехнулся Максим.
— А в церковь заходишь, — задела его Марина. — Все действующие церкви Москвы на машине объехал.
