— Убийца-то найден. И наказание предусмотрено — законом. Только между законом и жизнью бо-о-льшая пропасть. Кто за убийцей стоял, те скрыты.
— И я об этом. Такова система.
— Какая система?
— Государственная.
— Странный вы дипломат. Ругаете свою систему, ее же и представляя, ей же служа.
— Кто вам сказал, что я ее ругаю? Я ею восхищаюсь.
— Тем, что она позволяет убийцам быть безнаказанными?
— Безнаказанными — нет. Недоказанными, непойманными — да.
— Непойманный убийца — это слабость полицейского аппарата.
— Полицейский аппарат не всесилен. Разве ваша милиция всех преступников славливает?
— Ловит. Нет, не всех. Но у нас существует понятие: неотвратимость наказания. Карманный воришка может оказаться до поры везучим. Но повезет раз, два, десять, а на одиннадцатый он будет, как вы говорите, словлен.
— Воришка… А убийца?
— У нас убийство — самое страшное преступление. Оно — редкость, по сравнению со статистикой убийств в Соединенных Штатах. И конечно же ни одно не остается нераскрытым. Дело в сроках.
— И конечно, здесь — заслуга вашей системы. Социалистической.
— Не вижу повода для иронии. Да, заслуга. Это у вас Диллинджер или Аль Капоне — национальные герои. У нас бы они были врагами нации.
— У нас, у вас… Мы — как на диспуте. Я правильно сказал?
— Правильно. Так у нас и есть диспут. Мини-диспут. О преимуществах детективной литературы. Кстати, ваши лучшие писатели — детективисты очень озабочены поимкой преступника. И если он не ловится, то обвиняют они именно систему.
— Не все.
— Я же сказал: лучшие. Не Спиллейна же к ним причислять.
— А чем плох Спиллейн? Его герой — сильная личность.
— Мерзкая личность. Синдром вседозволенности.
— Опять система виновата?
— А то! Вон у нас, слышали, наверно, ходил один с топориком, сильная личность. Всем миром ловили.
— Милиция не справилась?
— Милиция и справилась. Людям тошно было: живет среди них гадина. Вот и помогали милиции, как могли.
— Знаю: дру-жин-ни-ки…
— Не только. Попроситесь по вашим каналам на Петровку, в музей милиции. Там вам расскажут подробности.
— Спасибо, попрошусь. Так ведь не пустят?
— А вы очень попроситесь. Скажите, что пишете диссертацию на тему, скажем, «Сравнительный анализ работы чикагской полиции и московской милиции в их связи с населением представляемых городов». Красиво?
— Вы шутник, мистер филолог.
— Я серьезен, как никогда. Благодарю вас за беседу, господин Хэммет. Мне пора.
— А может, по рюмке водки?
— Это бы можно, только мне и вправду пора.
— Не смею захватывать.
— Задерживать, господин Хэммет, задерживать…
* * *
Забавный мужик, думал Гриднев, сидя в машине. Как он в простачка славно играл? Наша система, ваша система… Ай, Хэммет, ай, дипломат! Хорошо, что посмотрел на него, так сказать, своими глазами. Хоть известно теперь, с кем вести заочное сражение, проверить на практике теорию детектива. Кстати, а что он в Доме литераторов делает? Хотя, скорее всего, он не солгал: просто их «контора» действительно находится «рядочком», вот и бродит атташе, «родственников души» улавливает.
Машина остановилась у подъезда. Гриднев машинально взглянул на свои окна: свет горит, значит, Галка дома.
— Завтра к семи, товарищ полковник? — спросил шофер.
— К семи, — кивнул Гриднев. — Спокойной ночи.
Гриднев просматривал очередную сводку МУРа у себя в кабинете на улице Дзержинского. Среди преступлений, зарегистрированных в сводке, одно привлекло его внимание: убийство конюха Московского ипподрома Е. И. Колоскова. Именно Колоскова видели в компании с Хэмметом в его ложе на трибунах во время пятого и шестого заездов. То, что Хэммет — агент ЦРУ, органам безопасности было известно давно. Но ни задержать, ни выслать его как персону нон грата пока не было оснований. Колосков, вероятно, подсказывал Хэммету, какую лошадь надо играть, — так, кажется, на жаргоне «тотошников», — но могло быть и другое.
— Ну что ж, попробуем, — сказал Гриднев своему заместителю и другу майору Корецкому. Его он еще знал мальчуганом, подобранным воинской частью.
— Что именно? — спросил тот.
— А не взять ли нам дело об убийстве бегового конюха?
— Знаю о нем. Его ведет в МУРе старший инспектор Саблин.
