В тот день хорошо светило солнце. И молодые листья, желтые и клейкие, смотрели в небо, как в зеркало. Густо пахло землей и терпкой зеленью, а когда шоссе выходило к морю и оно веером разворачивалось перед машиной, воздух свежел, словно распахивалась форточка, и можно было угадать, как пахнут водоросли, ракушки, галька.
Они ехали вдвоем. Машину вел Чирков. Каиров сидел рядом. Щурясь от яркого солнца, глядел на дорогу, обсаженную выкрашенными в цвет земли столбиками, за которой, опускаясь вдаль, светлела лощина. Разбросанные по лощине домики и заборы вокруг них казались Каирову игрушечными.
Обогнали полуторку, заполненную ящиками. Вышли на крутой подъем, оплетавший безлесную гору, чуть прикрытую мелким кустарником.
Чирков, у которого сегодня не чувствовалось холодности во взгляде и настроение было под стать погоде, рассуждал:
— Если фляжка существовала в действительности, значит, ее кто-то взял. Получается, что был третий. Кто? А если это друг Сизова...
— Нужно уточнить, были ли в тот вечер гости в женском общежитии. Возьмите это на себя.
— Слушаюсь, — кивнул Чирков.
— А про фляжку... Я, например, не вижу причин, ради которых Дешину следовало придумывать эту историю.
— Я тоже... Тем более он говорил про фляжку там, еще в камере, когда вы пришли к нему сантехником.
— Он узнал меня сегодня ночью? — спросил Каиров.
— Не думаю.
— Да. Запутанная история... Кстати, вам не кажется, капитан, что «дело шофера Дешина» звучит уголовно и не выражает сути? Наступила пора дать операции кодовое название.
— Согласен. Так удобнее. Неизвестно, что мы еще здесь раскопаем.
— Будду.
— Как вы сказали? — не понял Чирков.
Каиров опустил стекло. Быстрый ветер прошмыгнул между сиденьями, потом вернулся еще и еще...
— Предлагаю назвать операцию «Будда». Вам понятно почему?
— Нет, — сознался Чирков.
— Я потом объясню...
— Дело не во мне. Такое название не понравится начальству.
— Начальство знает мои вкусы. Оно просило меня только не кодировать операции названиями цветов. Представляете, операция «Азалия». Красиво?
— Вполне.
— Когда-нибудь видели ее?
— Нет.
— О! Это роскошные густо сидящие цветы с маленькими узкими листьями.
— У меня такое впечатление, что вы знаете все на свете.
— Контрразведчик должен обладать именно такими знаниями. К сожалению, в мире есть много вещей, о которых я не имею понятия.
В госпитале медсестру Аленку все считали похожей на мальчишку. И виной тому были не только волосы, подстриженные очень коротко, но и задиристые глаза, и походка, как у мальчишки-подростка, и манера говорить, отчаянно жестикулируя. Если учесть, что с лица она была миленькая, да еще светловолосая, всегда носила чистенький халат и белоснежную косынку, характер имела отзывчивый, то нетрудно догадаться — она слыла всеобщей любимицей. И никто не знал и, может быть, даже не подозревал, что Аленке вовсе не нравилось, когда в госпитале ее называют Ленька и добавляют при этом: «Свой парень». Она все-таки была девчонкой. Самой обыкновенной девчонкой...
Месяца два назад, промозглым февральским днем, когда широкие тучи шли низко, чуть ли не касаясь крыши госпиталя, и колкий дождь хлестался, точно кнут, Аленка познакомилась с шофером Николаем. Он привез какого-то майора и сидел в кабине машины. Аленка бежала через круглый асфальтированный двор в особняк, двухэтажный, с толстыми мрачными колоннами у входа, где жил весь медицинский персонал госпиталя. Николай открыл дверцу, крикнул:
— Девушка, притормози! — Она остановилась. А он сказал: — Угости чайком, милая. Промерз как сатана.
— Беги за мной, — ответила она.
И он побежал.
Раскрасневшаяся и веселая, она напоила его чаем с крепкой заваркой и кусковым сахаром. Он пил с удовольствием. Дул на край металлической кружки. И рассказывал смешные анекдоты, многие из которых Аленка слышала раньше. Но она все равно смеялась. Ей было весело с ним. И она чувствовала, что нравится ему...
Николай приезжал еще три раза, все с тем же майором. Но дважды Аленка, как назло, дежурила. А в последний раз майор пробыл в госпитале лишь несколько минут.
