Жизнь вообще, семейная в частности
Каиров обнял Нелли. По-отечески поцеловал ее в обе щеки. И она поцеловала его.
Золотухин прошел вперед. А они замешкались у крыльца. И Каиров сказал:
— Пойдем. Я хочу рассмотреть тебя при свете. Перила — они были видны в темноте — подпирали крыльцо, но длинные ступеньки оставались невидимыми. И Нелли посветила фонариком, а Каиров держал ее под локоть.
Дверь, которую успел открыть Золотухин, оголила светлый проем, прикрытый колышущимися портьерами. Каиров поднялся на крыльцо. И его крупная фигура едва протиснулась сквозь дверь, а занавески он раздвинул руками.
Нелли поставила графин с вином на стол. Подошла к Каирову.
— Постарела я? Сильно? — спросила она с надеждой, чистой и чуть-чуть забавной.
— Что значит постарела? Я не постарел, а в твои годы... Тридцати нет.
— Скоро двадцать девять.
— Двадцать девять? Я этот возраст за детский считаю. Вот когда тебе будет шестьдесят, а мне девяносто, ты придешь, спросишь: «Постарела, Мирзо Иванович?» А я отвечу: «Шутишь, Нелли, ты стала зрелой женщиной».
— Вы такой же веселый человек, как и прежде...
Каиров вздохнул и улыбнулся:
— На том стоим, Нелли... Грусть — она хуже старости.
— Раздевайтесь, Мирзо Иванович. Нелли заговорит кого угодно.
— Ладно, Золотухин, — Нелли сказала с улыбкой, но решительно, — не проявляй остроумия.
Каиров посмотрел на стол. Покачал головой, вздохнул:
— Сдаюсь... Тут уж ничего не поделаешь...
— Сейчас мы организуем патефон. И довоенные пластинки, — сказал Золотухин и ушел.
— Как живете? — спросил Каиров, передавая Нелли шинель.
— По-семейному...
— Не ругаетесь?
— Он так выматывается на службе, что не способен даже ругаться.
— Мне не нравится твой ответ, дочка... Аршалуз Аршаковна просила передать тебе привет. И велела разузнать все о твоем житье-бытье.
— За привет спасибо. Житье-бытье у меня обыкновенное. А для военных лет — прямо хорошее. У других мужья на фронте, а мой рядом. У других дома разбомбили, а наш целый...
— Не нравится мне твой голос, Нелли.
— Ой, милый Мирзо Иванович, мне много чего не нравится!
— Выкладывай.
— Пойдемте на кухню. Умывальник на веранде, но там нельзя зажигать свет.
— Тогда я сниму китель.
— Конечно. Повесьте его на спинку стула.
Каиров склонился над белым эмалированным тазом, а Нелли сливала воду, держа обеими руками коричневый глиняный кувшин.
— Говори, — попросил Каиров.
— Что?
— Он тебя любит?
— Да.
— А ты?
— Вы же знаете.
— Он хороший человек.
— Хороший.
— Чем же еще недовольна?
— Засосала меня семья!
— Вай! Вай! Некрасиво говоришь.
— Домохозяйка я. Повариха, прачка, садовник, огородница...
— Полезные специальности.
— Я литературу люблю. На педагога хотела учиться.
— Еще не поздно.
— Легко говорить. А мне газету почитать некогда, не то что книгу.
— Э... Умение выкраивать время — это тоже талант.
— Сколькими же талантами должен обладать человек, чтобы прожить так, как он хочет?
— Видимо, многими. Однако к талантам нужна еще одна штука — сила воли. Иногда ее подменяет везение...
— Тогда все верно. — Нелли подала Каирову полотенце. — Значит, я на своем месте. И Золотухин здесь ни при чем... Понимаете, когда-то вы давали мне маленькие задания, пустяковые... А я, дура, думала, что вот так, от одного дела к другому, смогу стать оперативным работником. Человеком полезным... Увы, наивные мечты кончились детьми и корытом...
— Видишь ли, Нелли, — они еще минуту стояли на кухне, — возможно, у вас с Золотухиным где-то и не все ладно получилось. Но нельзя игнорировать и то сложное время, в которое мы живем. Не погибни от пули бандита Гена Мироненко — и твоя жизнь могла сложиться сейчас иначе. И ты бы не стояла, как говоришь, у корыта, а может быть, работала разведчицей в тылу врага... Или исполнилась бы первая мечта — и ты читала бы литературу в школе... Понимаешь?
