— Где учился?
— В Москве...
— Этому можно позавидовать, — вздохнула Татьяна, улыбнулась. Ее забавляла неуклюжесть Роксана, навязчивость, стеснявшая его самого.
— Война скоро окончится. У тебя все впереди, Таня, — сказал он убежденно.
— У меня все позади, Мишенька, — сказала она без всякого кокетства. Искренне.
И это так понравилось Роксану, что, сам тому не веря, без всякого страха он произнес:
— Таня, будь моей женой.
Она не смутилась, не покраснела. Подняла удивленные лаза. И... вдруг заплакала.
— Нет-нет! Я не хотел тебя обидеть, Таня! Честное слово! — Роксан склонился над барьером, коснулся рукой плеча женщины: — Я понимаю. Нелепая гибель Валерия. Я понимаю...
— Ничего ты не понимаешь. — Она вынула из сумки носовой платок. Заглянула в зеркало, прислоненное к фанерному ящику с абонементными карточками: — Валерий никогда не любил меня.
— Ты ошибаешься. — В словах Роксана не было уверенности. Просто ему не хотелось в это верить.
— Я говорю правду. Незадолго до того как он попал под машину пьяного шофера... мы поругались из-за письма...
— Какого письма? — Роксан почувствовал, как неприятно дребезжит его голос.
— Он разве ничего тебе не говорил?
— Нет.
— Письмо от женщины, — устало вздохнула Татьяна. Она уже привела свое лицо в порядок. И только глаза ее блестели, как листья после дождя.
— Ты что-то путаешь.
— Я нашла письмо в кармане кителя. А он ударил меня по лицу. И сказал, что лазить по чужим карманам свинство.
— Ты приняла это близко к сердцу?
— Когда тебя бьют по лицу, тут уж хочешь не хочешь — примешь близко к сердцу.
Миша Роксан нахмурился. Сказал на этот раз без срывов в голосе:
— О покойниках не говорят плохо. Но в данном случае майор Сизов вел себя недостойно.
Резкая, пронзительная сирена вспучила тишину. И это было так неожиданно, как если бы рухнул потолок или в окно хлынуло море. Молчавший до сих пор репродуктор вдруг забасил:
— «Внимание! Внимание! Говорит радиоузел штаба противовоздушной обороны. Воздушная тревога! Воздушная тревога!»
Коридор гостиницы был пуст. Сирены уже не гудели, зенитные орудия еще не стреляли. И в здании, и за его стенами хозяйничала тревожная тишина.
Выйдя на лестничную площадку, Каиров увидел часть освещенного вестибюля, стол с табличкой: «Дежурный администратор» — и однорукого мужчину в неновом матросском бушлате. Когда Чирков привел Каирова в эту гостиницу при Доме офицеров, в вестибюле дежурила женщина. Значит, произошла смена.
Заметив спускающегося по лестнице полковника, однорукий администратор поднялся со стула и предупредительно сказал:
— Бомбоубежище направо во дворе. — И добавил: — Под горой, товарищ полковник.
— Будет бомбить? — спросил Каиров.
— Да кто же его знает. Может, и пронесет... В сорок втором прикладывался крепко. Дня не было, чтобы два-три раза не шуровал. А теперь, случается, гуднет сирена, попужает... Да и отбой дают. Наши-то Симферополь взяли!
— Знаю.
Администратор, видимо, ровесник Каирова. Только лицо у него более жухлое и морщинистое. Он, кажется, охотник поговорить.
— Вот, кинь-перекинь, можно сказать, век отживаю, товарищ полковник, а только теперь понял, что города — они точь-в-точь как люди. В каждом из них какая-то штуковина заложена до поры до времени. Возьмите наш город... Живу я здесь с одна тысяча девятьсот седьмого года. Представление о нем имел самое обыкновенное. Моряки, грузчики, курортники. На рынке кубанцы с картошкой, адыгейцы с кизилом. Знаменитостей в нашем городе не рождалось, театра нет, трамвай опять-таки не ходит... А пришла беда, и у нашего города характер открылся. Что только немец не делал, сколько дивизий не бросал! Бомбил и днем и ночью... А люди наши по шестнадцать часов в сутки работали. Баррикады строили, противотанковые ямы рыли. Враг в город не прошел... И порт в самое лихое время Всесоюзное переходящее знамя получил.
— Про характер верно подмечено, — согласился Каиров.
— Жизнь, она тайна сильная. Я бы сказал, могучая. Она как трава весной. Отбили немца. И помаленьку все налаживается. Детишки в школы пошли. Баня стала работать. Три раза в неделю танцы.
