– И доступ был к её гримёрной комнате – это три, – подхватила Анхен. – Чтобы подсыпать в наркотики яду.
– И госпожа Черникина, и господин Потапов подходят под эти условия, – сказал дознаватель.
– Я, конечно, не сыщик столь выдающегося ума как вы, господа. Но позвольте слово молвить? – спросил господин Цинкевич, прикладывая руку к груди.
Все обернулись к позабытому доктору, всё также сидящему на столе.
– А почему вы отвергаете версию, что убийца угостил приму кокаином с примесью стрихнина? В коридоре. На улице. Где угодно.
Сыщики молчали.
– Тоже верно. Могло бы быть и так, – подытожил дознаватель и нахмурился.
Конкретики так и не прибавилось.
* * *
Иван Филаретович свернул на Невский проспект и пешком дошёл до Зимнего дворца. Там он показал бумагу, недолго переговорил с бывалым гвардейцем, махнувшим рукой в сторону лестницы, долго плутал по коридорам и, наконец, очутился в кабинете без окна. За простым деревянным столом сидел седой офицер с подкрученными усиками.
– Чем могу быть полезен, сударь? – спросил он, вставая.
Лампа, освещавшая стол, от его резкого движения начала покачиваться, превращая комнату в театр движущихся теней.
– Иван Филаретович Самолётов. Чиновник сыскной полиции. Делопроизводитель, – представился молодой человек.
– А бумага соответствующая у Вас имеется? – спросил старик и прищурился. – А то у нас тут порядки строгие.
Господин Самолётов показал документ. Офицер внимательно прочитал, уделяя внимание каждой букве и запятой в предоставленном документе, крякнул и подкрутил усики. Затем удовлетворённо кивнул. Годится!
– Мне Вас рекомендовали, как единственного офицера службы охраны императора Александра II. И Вы до сих пор продолжаете службу. Это удивительно!
– Так точно-с! – гаркнул служака. – В чине, правда, понизили, но это уже другое, да-с.
Иван Филаретович придержал лампу за край плафона, и театр теней замер.
– Присядем, – пригласил господин Самолётов, как будто это он был хозяином неказистого кабинета в самом знаменитом дворце Санкт-Петербурга.
Мужчины сели. Офицер на своё место. Делопроизводитель огляделся, взял колченогий табурет у стены и приставил его к столу.
– Видите ли, меня интересуют события за год или два до покушения на царя Освободителя, – сказал господин Самолётов, усаживаясь.
Служака молчал, рассматривая лицо молодого человека.
– Почто Вы интересуетесь, позвольте спросить? – наконец, спросил он, прищурившись.
– По личному вопросу. Любовная, так сказать, история, – сказал господин Самолётов, краснея.
Офицер приподнял кустистые брови, ожидая продолжения.
– Видите ли, отец моей возлюбленной был арестован за помощь народовольцам.
– Это Николай Радов что ли? – усмехнулся служака.
– Он самый, – кивнул Иван Филаретович. – Какая, однако, у Вас память!
– М-да, бывали денёчки, – крякнул седой офицер ностальгически.
– Возможно, Вы что-то знаете или припомните, что может доказывать невиновность осуждённого за измену господина Радова. Или какие-нибудь смягчающие обстоятельства. Или ошибку. Что-нибудь, а? – спросил господин Самолётов с надеждой.
– От это вряд ли. Поганец ещё тот был. Виновен был шельма! Вот те крест, виновен! – опять гаркнул седой офицер.
Иван Филаретович уставился в плохо оштукатуренную стену. Надежды рухнули.
– А чего Вы, господин хороший, закручинились? – удивлённо спросил старик.
Господин Самолётов схватился за грудь, тяжело дыша. В сердце у молодого человека защемило. Впервые в жизни. Он никогда не получит согласия Анхен на свадьбу. Ни-ког-да.
– Дело в том, что дочери Николая Радова испытывают чувство вины за поступок родителя и даже отказываются выходить замуж, – сказал господин Самолётов, всё также глядя в стену.
– От это как раз зря, – сказал служака, вставая. – Это не про них, ей Богу!
– Отчего же? – спросил Иван Филаретович, обернувшись к нему.
– Так ихняя матушка-т – святая женщина. Она же это… того. Убиенного-то царя не раз спасала от смерти неминуемой. Да-с!
– Это как же она его спасала? – спросил господин Самолётов и тоже встал.
– Видения её посещали, она и упреждала нападения. Ага, – сказал офицер, присаживаясь на край стола. – Однажды я лично участвовал в такой истории. Её Богу, не вру!
