Мари замолчала и в задумчивости доела всё печенье из вазочки.
– Но она одинока, и некому ей помочь. Она такая же, как мы. Понимаешь? – спросила Мари.
– Ладно, попробую я, – нехотя согласилась Анхен, прокручивая в мыслях все эти любовные сценки из воспоминаний Мариуса Потапова.
И ей стало жаль Ариадну. Как она вообще живёт с таким-то муженьком? Анхен задумалась.
– Тем более, что Ариадночка, скорее всего, права. Ведь наш великий бабник Мариус убийцей быть не может.
– С чего ты так решила? – спросила Мари.
– Ну, посуди сама. Госпожа Пичугина чаевничала у Мариуса в кабинете. Но чай был вряд ли им отравлен. Иначе он себя бы так не вёл, – сказала Анхен, не вдаваясь в подробности, что она видела в его воспоминании встречу с примой.
Она предпочитала не рассказывать людям о своих способностях. Даже сестре. Меньше знает, крепче спит. Так маменька учила, сама обладавшая сим даром. А уж маменьку наставляла её бабушка, тоже не из простых смертных. В общем, в их семье испокон веков велась такая преемственная связь, похожая на конную эстафету – от одной девочке к другой.
– Скорее всего, яд нашли мы у Черникиной в гримёрке. Это нам подтвердит потом наш доктор Цинкевич. Другой вопрос: как она смогла сию отраву подсыпать приме? Нет, нет, даже и не спорь. Убийца кто-то третий.
Мари и не собиралась спорить. Она вздохнула, глядя на пустую посуду. Все сладости она уже доела.
Лавина вопросов нарастает
– Да чтоб тебя черти из котла не выпускали! Козья морда! Да я твои кишки на саблю намотаю, брехун проклятый.
– Я… всё сделаю, Ваше превосходительство… всё…
– Всё, всё. Аспид, курица ты безмозглая, где доказательства? Где улики, я тебя спрашиваю?
– Будут улики. Всё будет. Не подведу… Верой и правдой… так сказать…
Анхен поднималась по лестнице Управления полицией и впервые услышала, как господин Орловский распекает подчинённого. Так страшно ей никогда не было. Что же тогда творится с господином Громыкиным? Она хотела прошмыгнуть в кабинет до его прихода, но столкнулась с ним в коридоре. Фёдор Осипович вышел из приёмной начальника, затворил за собой дверь и подпёр её спиной.
– Вот такие дела, барышня, – выдохнул он, тяжело дыша.
– Доброе утро, сударь, – сказала она, не подумав, а доброе ли оно для него.
Господин Громыкин ничего не ответил, расстегнул пуговицы серого в жёлтую клетку пиджака, отдышался и пошёл в кабинет.
– Значит так, господа сыщики. Нам нужны доказательства вины господина Потапова. Нужны, да-с.
Дознаватель ходил между столами подчинённых, энергично вышагивая. По-офицерски. По-молодецки.
– Думаем, думаем! – подбодрил он всех и сразу.
– Считаю я, что балетмейстер невиновен. Нам надобно искать других. И побыстрее, – сказала Анхен со своего места.
– С чего Вы так решили, Анна Николаевна? – насмешливо спросил её начальник.
– Ежели балетмейстер отравил госпожу Пичугину, то доктор Цинкевич найдёт что-нибудь на изъятой посуде. Будьте покойны, – по обыкновению поддержал её господин Самолётов, выходя в проход к дознавателю.
– А ежели нет? – спросил его господин Громыкин.
– Тогда нужно разрабатывать версию, что госпожа Черникина – злодейка каких мало, – ответил делопроизводитель, приглаживая и без того идеальную причёску.
– Ну, хорошо. Предположим, что вы, молодые люди, правы. Что дальше? – спросил дознаватель.
– Как что? Нужно обыскать её квартиру для начала! – ответил господин Самолётов.
Балерина Элеонора Черникина проживала с матерью. Даже будучи и в центре города, и недалеко от театра, дом, где квартировала убитая оказался чрезвычайно скромен. Анхен не решилась прикасаться к старым потрескавшимся перилам на лестнице, когда они поднимались на этаж. Пусть даже и в перчатке. Она то и дело уворачивалась от осыпающейся штукатурки, если дознаватель слишком тяжело ставил ногу на скрипучие ступени.
Дверь в квартиру пережила немало в своей долгой жизни. Исцарапанная, грязная, с отколотым деревянным декором, она не желала открываться, не смотря на то, что господин Самолётов неоднократно крутил дверной звонок.
– Милости просим. Открыто, – сказал господин Громыкин, оттеснив делопроизводителя, и просто толкнул дверь.
