Он уткнулся в колени, подтянутые к груди, и запустил пальцы в нечесаные волосы. Зачем ты связался с чужаком? Ведь ты ему ничего не должен! Если бы не Эриково вино, никогда бы… А это теперь на всю жизнь: презрев Закон, ты помог человеку, и пока вы оба живы, ты будешь слышать его боль, она будет мучить тебя и звать, и ты снова и снова станешь к нему приходить и в конце концов погибнешь, потому что человек не умеет беречь того, кто ему друг. О, горе тебе, Охотник Тей!
Вздрогнув, словно его толкнули, Виктор открыл глаза. Это еще что? Куда меня еще занесло-то? Номер в гостинице, что ли? Он проморгался и сел, озадаченно оглядывая стены. Благородных тонов ковровый узор, скрытые светильники под потолком, которые льют уютный рассеянный свет, блестящие золотом крутобокие кувшины в нише — встроенный бар? — и два роскошных кресла. В одном из них, удобно вытянув ноги, восседал давешний охотник: в левой руке широкий бокал, правая на рукояти ножа.
— Привет, бродяга, — почти обрадовался Виктор.
Тей перевел на него взгляд, однако на темном его лице ничего не отразилось. Он был подстрижен — то есть длинные волосы были не ахти как ровно подрезаны острым лезвием — и полугол. Виктор с одобрением поглядел на его мускулистые плечи и грудь.
— Обедаешь? Выпиваешь? Что там у тебя? — он поднялся с постели, потянулся и тут же уселся обратно. — М-м, черт, совсем на ногах не стою. Так мы где?
Тей опять не разомкнул губ. Человек бестолков и задает множество ненужных вопросов.
Виктор обшарил взглядом комнату: оба его дезинтегратора лежали среди кувшинов в баре, рядом с которым бесстрастно и неколебимо уселся киано. Надо полагать — каюта на борту «Десперадо». Ничего себе живут, сволочи! Экий у них комфорт.
Охотник пошевелился, достал из бара второй бокал, налил чего-то из кувшина и протянул Виктору. Тот принюхался, пригубил и вернул назад:
— Нет, братец, это не по мне пойло. Поищи что-нибудь другое.
Тей посмотрел на него с интересом. Человек не может пить вино? Ему делается худо? Как странно. Тут что-то не так. Перебрав все кувшины, он не нашел ничего подходящего и молча указал себе за спину, в угол каюты. Виктор не увидел там ничего особенного, но все-таки подошел и долго вглядывался в коричнево-белый ковровый узор, пока не сообразил, что перед ним дверь. Открылась она на удивление легко, и он оказался в душевой кабинке.
Здесь было жарко и стоял крепкий дух мокрого меха — на стене сушилась выстиранная безрукавка. Мех слипся и торчал сосульками. На полочке лежала металлическая коробочка и большой овальный медальон на потемневшей цепочке. Любопытство сгубило кошку, подумал Виктор, беря медальон в руки. Пожалуй, открывается это вот так… Ого! Ну и украшеньица носит наш дикий охотник.
Из медальона на него смотрела черноволосая женщина, смуглая, с желто-зелеными кошачьими глазами. Гордое лицо смягчала пленительная улыбка, а на шее малиновым цветом сверкало богатое ожерелье. Кто она ему — мать? Поразил Виктора не сам портрет, а исходившее от него отчетливое ощущение нежности и любви, словно в безделушке находился генератор благородных эмоций. Он защелкнул крышку — и это ощущение пропало. Снова открыл — и опять его обласкал поток любви. Пожалуй, не такой уж этот охотник дикий. Может, он блудный сын, пустившийся на поиски опасностей и приключений? А что в той коробочке? Виктор долго возился, пока не подцепил-таки крышку ногтем — и не увидел ничего интересного: какие-то продолговатые черные зерна. Он глядел на них, глядел, что-то как будто припоминая, затем осторожно раскусил одно и тут же выплюнул, ощутив характерный терпкий вкус. Ларриканата, из семян которой изготовляют наркотик, хотя и довольно мягкий. Ну и приятеля Бог послал — убийца, вор и наркоман к тому ж…
И тут ему вдруг стукнуло по темени: киано! Да конечно же, башка твоя дурная, это самый настоящий киано, Кошачий Глаз. Виктор однажды смотрел о них по видео — жаль, не с начала и не до конца. Супершпионы, суперубийцы наемные — это то, во что их превращали люди, а на самом деле киано — симпатичный безвредный народ, который, насколько Виктору помнилось, рассеялся с насиженных мест по всему миру и стоит на грани вымирания.
