— Нет, нет и нет! — воскликнула Анжелина.
— Ну что ж! Я не сдвинусь с места. Я весь день буду стоять на коленях, несмотря на сильный дождь и ветер. Ты должна меня простить, поскольку я простил тебя за те мучительные часы, которые мне довелось пережить в Бьере. Ты донесла на меня, меня били, в меня бросали камни, но я простил тебя.
Анжелина медленно протянула руку к ключу и машинально повернула его. Ей было зябко и тоскливо. За этими досками, почерневшими от дождей и снега, находился Луиджи, смуглый, черноволосый, страстный, изящный, но сильный мужчина. Жажда ощутить его тело одержала верх над всеми обидами и гордостью Анжелины. Осторожно открыв засов, она прошептала:
— Входи! Я прощаю тебя.
Сен-Лизье, улица Мобек, в тот же день, в тот же час
Анжелина и Луиджи смотрели друг на друга. Они не обращали никакого внимания на моросивший дождь, падавший с неба цвета жемчуга. Молодая женщина не думала о своих растрепавшихся волосах и прядях, прилипших ко лбу. Она была мертвенно-бледной, ее лицо осунулось из-за безмерной тревоги и слез. К тому же в одной блузке ей было холодно. Луиджи выглядел не лучше. Бледный, всклокоченный, с синяками под глазами после бессонной ночи.
— Я не могла допустить, чтобы ты стоял на коленях перед моими воротами, — сказала смущенная Анжелина, робко улыбаясь.
— Спасибо!
Больше Луиджи ничего не смог сказать, очарованный столь непривычным обликом Анжелины. Он открывал в ней новую, хрупкую и вместе с тем возвышенную красоту. Вероятно, у Анжелины был такой же вид потерявшегося ребенка, когда она в одиночестве рожала своего сына в горной пещере.
— Моя любимая! — прошептал Луиджи, протягивая руки к ее лицу.
Анжелина восприняла прикосновение теплых ладоней как благословение и, закрыв глаза, упивалась этой почтительной лаской. И тут Луиджи нежно притянул ее к себе. Он, дрожа всем телом, заключил ее в объятия, и Анжелина целиком погрузилась в эту нежность, казавшуюся ей надежным укрытием. Легкие поцелуи покрывали ее щеки, лоб, затем губы.
Их губы встретились, словно жили собственной жизнью. Анжелину и Луиджи охватила любовная лихорадка, которая томила их уже столько недель подряд. Они испытывали невероятное наслаждение, а искорки радости забегали по слившимся воедино телам. «Ты, ты! Наконец!» — думала Анжелина. «Моя любовь! Моя любовь!» — твердил себе Луиджи.
Они перевели дыхание, и Анжелина положила голову на плечо Луиджи.
— С Розеттой все в порядке, — сообщила она. — А вот я никак не могу прийти в себя. Для меня все это ужасно!
— Не сомневаюсь, любимая. Не надо думать об этом, ведь у тебя не было выбора. Как мне нравится называть тебя так: любимая! Это значит, что я люблю тебя, что ты мне дорога, бесконечно дорога! Я говорил искренне, стоя за этими проклятыми воротами. Вчера я лишился рассудка. Я на дух не выношу несправедливости, а также некоторых проступков.
— Знаю! Знаю!
Анжелина заставила Луиджи замолчать неистовым поцелуем, на который он ответил с такой же неистовой страстью.
— Прости, я причинил тебе столько горя за те несколько минут, — сказал Луиджи, глядя Анжелине прямо в глаза. — О святые небеса! Мне всей жизни не хватит, чтобы насладиться этими аметистами, которыми одарила тебя природа! Виолетта…
— Подожди меня в конюшне, — прошептала Анжелина ему на ухо. — Я ненадолго. Хочу убедиться, что Розетта еще спит и ни в чем не нуждается.
Озадаченный Луиджи кивнул, не осмеливаясь верить своим предчувствиям, поскольку Анжелина ушла со странной улыбкой на губах, улыбкой, больше походившей на обещание.
— Иди! Я буду ждать тебя много часов подряд, если понадобится! — отозвался Луиджи.
Анжелина удалилась легкой, но стремительной походкой. Овчарка хотела последовать за ней, но потом, бросив взгляд на Луиджи, пошла за ним к конюшне.
Войдя в диспансер, Анжелина остановилась, пытаясь осознать реальность происходящего. Луиджи признался ей в любви, осыпал ласками, утешил, и она до сих пор дрожала от столь нежданного счастья. Но, несмотря на все это, она не могла забыть о его поступке, который он оправдал внезапным безумием.
— Мадемуазель? — прошептала Розетта.
