Джеймс сделал несколько шагов вперед. Его глаза привыкли к темноте, и лунного света было достаточно, чтобы разглядеть, кто лежал на кровати Патрика. Это была обнаженная молодая женщина. Она лежала на спине на покрывале, а ее лодыжки и запястья были крепко привязаны черными галстуками к основанию кровати. У нее был медовый цвет волос и короткая стрижка под мальчика. Изгибы ее тела должны были пленять мужчин и злить женщин, а по ее обнаженному телу сновал хорек.
— Ух ты! — Джеймс уставился в пол. Его лицо пылало. — Привет… простите… Хмм. Я пойду.
— Пожалуйста, не уходите, — произнесла женщина. — Мне так скучно.
Джеймс поднял глаза, не в силах устоять.
— Все нормально. Можете смотреть, мне безразлично. Я здесь уже много часов. Только уберите этого проклятого хорька.
Джеймс задержал дыхание. У него, в сущности, не было опыта в общении с обнаженными женщинами. У него только однажды была подружка, студентка из Пратта. Ее звали Элеонор. Несколько раз он с ней переспал. Элеонор никогда не лежала и не стояла обнаженной перед Джеймсом. Во время секса она надевала полностью скрывающую ее тело ночную рубашку. Рубашка была пурпурной и огромной, как одеяние жрицы, и Джеймс вбил себе в голову, что женщины надевают такие рубашки, чтобы привыкнуть к любовнику.
— Иди сюда, Эйзенхауэр. — Джеймс проглотил комок в горле, приблизился к кровати и сел. — Давай, Эйзенхауэр. Пойдем. — Хорек визжал и пытался вырваться, но Джеймс схватил его. Его пальцы коснулись обнаженной груди, но больше он не трогал женщину. Он поднес хорька к ее лицу, будто она его родила.
Молодая женщина широко раскрыла глаза.
— Маленький ублюдок! Кто придумал назвать хорька Эйзенхауэром?
— Уолтер Глорибрук, — ответил Джеймс, — из квартиры 6F.
— Это был риторический вопрос.
— О, — Джеймс пытался перестать пялиться на прекрасные бедра перед ним. Он все еще был красным от смущения.
Женщина вздохнула.
— Выкиньте его отсюда. Но возвращайтесь поговорить со мной.
— Х-хорошо.
Джеймс избавился от Эйзенхауэра, убедился, что дверь заперта, и вернулся к кровати. Он поднял синее фланелевое одеяло с пола и укрыл незнакомку. Теперь была видна только ее голова.
— Не обязательно было это делать, — произнесла она, — я не стеснительна.
Джеймс начал ослаблять галстук на левой ноге женщины.
— Лучше не отвязывайте меня. Это приведет его в бешенство. Я Ралли.
Джеймс опустил руки. Он стоял и, моргая, смотрел на молодую женщину.
— Вы хотите сказать, что это взбесит Патрика?
Ралли опять вздохнула.
— Почему бы вам не придвинуть кресло?
Джеймс посмотрел в темноту. Он выглянул в окно и увидел Гудзон, залитый лунным светом, обернулся посмотреть на дверь. Затем, призывая на помощь всю свою смелость, он сделал то, что предлагала Ралли, — он пододвинул кресло и сел.
— Это, хмм, — произнес он. — Это очень странно.
— Расскажите мне об этом.
— Вы девушка Патрика?
— Я не знаю, кто я.
Джеймс осмотрел лодыжки и запястья Ралли.
— Вы уверены, что вас не надо развязать?
— Да.
— Вы… наказаны?
Ралли пожала плечами. Несколько минут они молчали.
— Я не знаю, как вести себя с женщинами, — объяснил Джеймс.
— Не беспокойтесь. Сейчас вы можете повторить алфавит, и я буду в восторге.
Джеймс покачал головой. Он проник в комнату Патрика, где не оказалось ничего примечательного, кроме связанной обнаженной женщины. На полу у кровати лежал черный лифчик и кружевное белье.
— Это нелепо, — произнес Джеймс.
— У тебя испанский акцент, — Ралли впервые улыбнулась Джеймсу. — Ты испанец?
— Нет. Я, хмм… — Джеймс потер шею. — В старших классах я занимался с женщиной из Венесуэлы. Она помогала мне избавиться от заикания, и я перенял ее акцент.
— Правда? Как тебе удалось? Ты осознавал, когда заикаешься?
Джеймс вспыхнул. Одеяло было тонким, и он мог видеть очертания бедер и груди Ралли.
— Расскажи мне.
— Хорошо. — Джеймс произнес несколько фраз так, как он говорил до занятий с Анамарией.
— Ух ты! Действительно плохо.
— Да.
— Но теперь ты полностью здоров?
— Думаю, да.
— А я совершенно голая. — Ралли осмотрела себя со всех сторон. — Я думала, комната Патрика неприкосновенна. Что привело тебя сюда, Джеймс Бранч?
