Джейкоб закрыл глаза. Он был готов к этому.
— Да, — ответил он.
_____
Джейкоб и Рейчел поехали вместе. У отца Джейкоба случился удар. Вся левая сторона тела была парализована, говорить он не мог.
— Я бы хотел побыть с ним наедине. — Джейкоб повернулся к Рейчел.
Они были в Бенджамин-хаусе, стояли перед дверью палаты Шермана.
— Хорошо, — отозвалась Рейчел.
Джейкоб зашел.
Шерман выглядел ужасно. Он лежал под капельницей. Половина лица опущена: кожа обвисла, глаз почти вылез из глазницы, левая сторона рта перекосилась. Его живой глаз, правый, жалобно смотрел вокруг. Он был направлен на сестру, молодую женщину, сидящую около кровати. Она шептала ему добрые слова и тряпочкой вытирала слюни, сочившиеся из искривленного рта.
Все просто. Джейкоб подошел к кровати, взял тряпочку из рук сестры.
— Я все сделаю, — сказал он, — я его сын.
Сестра кивнула и вышла.
Глаз Шермана в панике заметался. Губы задвигались. Слюна стекала по подбородку.
— Нет, отец, — произнес Джейкоб, — не говори.
Джейкоб положил голову отца на подушку. Он стер слюну с подбородка отца, его шеи и плеч.
Глаз Шермана собирался с силами. Он боролся. Но потом расслабился, и сын накрыл отца простыней, с заботой, которая станет для него привычной.
Джереми Якс хотел быть таким же смешным, каким был его дедушка.
Дедушкой Джереми был Робби Якс, известный комик. На седьмом десятке, который, кстати, пришелся на 1970-е, Робби Якс давал представления в «Черривуде», на Сорок второй улице. Джереми приходил на шоу с родителями. Ему тогда было десять, и он, сидя на диванах в «Черривуде», ожидал, что ему будут вслух читать «Хроники Нарнии». По краям помещения стояли книжные шкафы. В стенах торчали гвозди, на которые посетители вешали шляпы. Воздух был сизым от табачного дыма. Казалось, дым не исчезал из комнаты, даже когда никто не курил. Женщины в «Черривуде» пили кофе с амаретто, а мужчины предпочитали эль. Когда кто-нибудь бил по бильярдному шару, тот непременно изящно закатывался в кожаную лузу.
В углу, между двумя книжными шкафами, находилась грубо сколоченная деревянная сцена. Посреди сцены стоял стул. На этом-то стуле, потягивая столетний скотч, и сидел Робби Якс. На сцене он появлялся около восьми вечера в субботу, молча пил скотч, а часов в девять начинал говорить. Если вы первый раз в «Черривуде», то вы даже не поймете, что представление началось. До вас постепенно дойдет, что женщина, которой вы строили глазки, не обращает на вас никакого внимания. Она не сводит глаз с пожилого джентльмена в углу, обладателя кустистых бровей. Все смотрят на этого джентльмена и улыбаются. Огни в зале тускнеют.
— Итак, — вздохнул Робби Якс, — я сказал Эмме Джин Брюс из Вассарского колледжа, что она похожа на стебель сельдерея. А Эмма Джин Брюс из Вассарского колледжа серьезно посмотрела на меня и произнесла: «Роберт, я не понимаю тебя. Правда, не понимаю». — Робби Якс отхлебнул скотч. Он обвел взглядом аудиторию. Демонстративно одернул свой пиджак. — И я сказал ей… я произнес… «Эмма Джин, мужчина может по-разному использовать стебелек сельдерея. Но чего с ним нельзя сделать, так это любить, Эмма Джин».
Все засмеялись.
Робби Якс покачал головой.
— Женщины из Вассарского колледжа, — печально сказал он, — невинные стебельки сельдерея.
Аудитория разразилась громким смехом.
— Я только первый год в Вассаре, — выкрикнула девушка из зала, — и уже не девственница.
— Способная малышка, — подтвердил Робби Якс.
Аудитория рыдала от восторга.
Джереми не понимал, как это происходит. Ничто из сказанного дедушкой не было настоящей шуткой. Это были истории, короткие отрывки из жизни, звучавшие правдиво. Джереми знал, что дедушка все выдумывал на ходу. Каким-то непостижимым образом скотч, клубы табачного дыма и дедушкин твидовый костюм располагали к себе публику и заставляли ее смеяться.
— В чем секрет? — настойчиво спросил Джереми, когда ему было двенадцать. Дедушка только что закончил выступление. Он пил скотч у барной стойки и шептался с молодой женщиной в черном. У женщины был южный акцент.
— Ну? — настаивал Джереми.
— Какой секрет? — не понял Робби Якс.
