С проворством цирковых артистов Лилия и двое мужчин без слов выскочили из кабины и принялись за работу, грузя нас и наше имущество в разные части грузовика. Один из них взлетел обратно, на место водителя, включил зажигание, ругнулся на скрежещущую коробку передач, и мы поехали.
Мужчины не произнесли ни слова между собой, ни с нами, упакованными втроем в широкой нише, глубоко позади передних сидений кабины под нависающем пологом из холста. Место для перевозки нелегальных пассажиров? Во что я впуталась? Страха я не чувствовала, хотя и до блаженства, которое испытывала Амандина, мне тоже было далеко. Втиснутая между нами, она переводила взгляд от Лилии ко мне, улыбаясь во весь рот и тщетно пытаясь сдержать ликование. Лилия обняла ее и время от времени, не глядя, протягивала руку позади плеч Амандины, чтобы дотронуться до меня. Я закрыла глаза и молилась всем святым с просьбой уберечь нас в дороге. Днем мы доберемся до места, в деревню недалеко от Виши, и я опять смогу действовать. Мы поблагодарим их за доставку, предложим денег и пойдем дальше. Вот что мы сделаем.
— Если нас остановят, пожалуйста, ничего не говорите. Только отвечайте на вопросы, если их зададут. Но ничего больше. Вы помните название деревни, куда мы едем?
Голос Лилии, мягкий, но настойчивый будит меня.
— Нет, вы не называли.
— Лагни. Ее нет на немецких картах. Горстка домов, церковь, несколько лавок. Если вас спрашивают, мы едем в Лагни. Мы — кузены. Путешествуем по необходимости. Это — все.
— Да, Лагни.
Уже почти девять, нескончаемые повороты на разбитой, изрытой колеями дороге, опять повороты, непролазная грязь, и мы останавливаемся в винограднике. Мужчины спустились, прошли немного вниз среди виноградных шпалер, их мрачные голоса монотонным эхом доносились до места, где мы устроились под ореховым деревом. Из кармана парусинового жилета, одетого поверх свитера и брюк, Лилия вынула маленькую головку сыра, обернутую во что-то похожее на небрежно оторванный кусок старой холстины.
— Наш голубой. Овернский голубой. Из коровьего молока. У нас не держат овец.
Из кармана брюк она достала нож, развернула холст и нарезала головку на тонкие, крошащиеся дольки, положила их на ореховые листья. Две длинные коричневые груши она с изяществом очистила, протянув по кусочку каждому из нас прямо на кончике ножа, слизав с лезвия сок прежде, чем резать снова. Повторяла обряд, пока груши не закончились. Еще головка сыра. Убирая остатки сыра, спрятав нож, она поднялась, собрала очистки фруктов и закопала их в землю возле деревьев. Она прошла между двумя рядами виноградных шпалер, развела широкие, сочные зеленые листья в определенном месте, чтобы найти правильную гроздь винограда. Выверенное движение, и она вернулась с крупной кистью темно-синего винограда, свисающей с ее руки. Держа виноград в ладонях, мы губами отщипывали ягодки от стеблей, давили мякоть зубами, пили сладкий терпкий сок, заполняющий наши рты. Виноградинка за виноградинкой, сидя под ореховыми деревьями на стерне и камнях Оверни.
— Следующая часть поездки будет сложнее. Без дорог. Немного потрясет. Вы готовы? — спросила Лилия.
Когда она начала оправлять жилет, я разглядела очертания пистолета у Валькирии под свитером.
Среди низкорослых сосен и каштанов, озирая округ с высоты, высились каменные строения. Восемь дымоходов возносились, как столбы, над кровлями, устланными тонкими сланцевыми плитками, придавая крышам вид средневековых монастырских развалин. Красные деревянные ставни цвета вина украшают три ряда окон, и на большой черной двери, с железными ручками и дверными молоточками, на том, что осталось от мраморного карниза, едва читаются выгравированные буквы: «La Châtaigneraie 1628». «Каштановая Роща. 1628». Наши вещи внесли на террасу мужчины, сразу отправившиеся прочь, мы ждали Лилию, чтобы войти вместе с ней в ее семейный дом.
С обеих сторон длинной темной прихожей — свитеры, пальто, шляпы всех размеров и степени изношенности на железных крюках, в то время как сабо, туфли, ботинки выстроены в линию на полках ниже. Я готовила прощальную речь, в то время как Амандина забежала вперед, держась за руку Лилии.
