Представить себе, что можно работать более грамотно, чем все это множество людей, я тогда не могла.
Мои университетские дипломы сообщают всем желающим, что я — бакалавр (а далее еще и магистр) искусств, что бы это ни значило. Разбираться в финансах кабаре для бакалавра искусств — более подходящее дело, чем детективная работа.
Наконец, после длинного, полного радостей и разочарований вчерашнего дня мне попросту хотелось спать.
Поэтому я поехала в кабаре, проверить счета, а потом прилечь на диванчике.
Спала я, наверное, полчаса (хотя и это было неплохо), а дальше меня разбудили доносившиеся снизу звуки: в пустом зале, между толстых колонн и поднятых ножками вверх на столы стульев, Тони играл на большом белом рояле рэгтайм, пам-пам-пам-пам-пам-пам-па, и так далее.
Делал он это довольно паршиво, но вообще-то очень трудно сказать, что он в этой жизни умеет делать хорошо, кроме того, что поджидает Магду после выступлений.
Хотя нет, какую-то пользу он иногда приносит, и это связано опять же с Магдой.
Магда, штатный музыкант нашего кабаре, постоянно занята тем, что ищет себе партнеров и создает с ними маленькие временные бэнды. Из филиппинцев, каждый день играющих на Эспланаде, из музыкантов «Истерна и Ориентла», «Раннимеда» или частных бэндов из особняков на Нортхэм-роуд. То есть, попросту, ворует людей. Но иногда люди не воровались, и Магда оставалась со своим саксофоном в одиночестве.
Эту проблему она превратила в преимущество «Элизе». Потому что после половины одиннадцатого вечера все рестораны в европейских отелях уже закрываются, танцы заканчиваются около полуночи. И чуть ли не единственный клуб у моря, в центре города, где можно ночью съесть что-то небольшое (например, чисто китайское блюдо под английским названием «чикен чоп» — куриная котлета), — это наше кабаре. А на сцене его в это время звучит грустный тихий голос саксофона Магды.
Послушать эту ночную музыку, уже без каких-либо танцев, приходят очень многие. Тони же в таких случаях просто летаргически перебирает клавиши, не очень искусно, молча шевеля бледными губами, но Магда умело подстраивается под эти звуки. И в целом все получается очень трогательно.
Впрочем, нет, — кое-что Тони умеет делать просто отлично.
А именно — играть «Трех поросят».
Он делает это не просто с азартом, а с каким-то веселым остервенением, ритмично поблескивая стеклышками пенсне, помогая себе движениями подбородка с неопрятными седоватыми клочьями бородки. При этом на лице его расплывается нехорошая, если не сказать — подлая улыбка, как будто он знает про своих случайных слушателей какие-то очень грязные секреты, связанные, например, с ненатуральной склонностью к животным.
Вдобавок «Три поросенка» — вещь особая, из тех, что почти невозможно прекратить играть, если только тебя не ударят тяжелым предметом по голове. Многие из нас не раз испытывали желание именно это и сделать, хотя надо признать, что этому своему музыкальному пороку Тони предается чрезвычайно редко, и только при очень хорошем настроении.
Я вздохнула и пошевелилась на своем диване, прислушалась к рэгтайму внизу. Сделала вывод, что сегодня у Тони тоже все в порядке, и еще — что Магды, не любящей рэгтаймы, здесь нет. Она в это время, впрочем, почти всегда была в постели («девушке полезно немножко поспать днем»), в своем отеле по имени «Чун Кинг», он же «Чунцин», на Чулиа-стрит. Это большой двухэтажный сарай: плоская крыша, буро-красная вывеска, навес для пары авто. У входа — гордая пара двойных античных колонн. Наверху — деревянная галерея и облупившиеся белые ставни комнат. Абсолютно тихое место с зеленым двориком, заросшим манговыми деревьями, с которых Магда на правах постоянного жителя таскала, когда хотела, желтые, в форме запятой, плоды.
Иной раз, впрочем, ее охватывала жажда новой жизни, и тогда она переезжала в отель классом повыше — «Ен Кенг», на той же улице, древнее двухэтажное английское бунгало, где, как говорят, жил какое-то время сам сэр Стэмфорд Раффлз. Тут черепица китайских ворот вся в бирюзовой глазури, а дворик — по площади еще больше, и тоже с манговыми деревьями.
