— Вещь, конечно, не новая, прямо скажем — подержанная, но если вот тут подтянуть и затянуть и присыпать везде блестками — то очень даже ничего, особенно в полумраке.
Вот минует время ужина, в зале начинают появляться люди, из местных — главный редактор «Стрейтс Эхо», человек со странным для англичанина именем Джордж Биланкин, а рядом с ним, по правую и левую руку, два чина из полиции.
Тамби Джошуа — тот, что стоял у стенки, пока со склада изымали динамит, мой ровесник и друг детства, сделавший удивительную для индийца карьеру. Он инспектор, и даже какой-то небольшой начальник. И Стайн, Лайонелл Стайн, совсем большой полицейский чин, болтает с присевшей за их столик Магдой, склоняя к ней идеальный металлический ежик волос. (Блондин, становящийся седым, — а это ведь красиво, мелькает в моей голове мысль.) Наклоняется еще ближе, постукивает пальцами ее по плечу, откидывает голову и смеется на весь зал. Магда на мгновение прижимается, смеясь, своей густо напудренной щекой к руке Стайна у себя на плече. Отличная пара, если бы не было Тони.
Больше никого из полиции не видно, но народ еще только подтягивается. Хотя мое ухо — и, наверное, много других ушей — улавливает со второго этажа воркование каких-то инструментов. А дальше и топот шагов: они готовы, они спускаются!
И я вставляю сигарету в длинный мундштук и медленно, расслабленно чиркаю спичкой. Представляю себе классический греческий фронтон нашего кабаре с большими, курсивом написанными светящимися буквами — «Элизе», множество мигающих огоньков, освещенную факелами полукруглую дорожку мелкого гравия, расслабленно идущие по ней ко входу пары — сегодня вечерние костюмы необязательны. Оглядываю зал: а ведь это и вправду происходит, пары идут и рассаживаются, как-то так сразу свободные места исчезли, по затылкам бежит ток напряжения.
И шоу начинается.
Потому что под слова конферансье — «сегодня не будет удавов, не будет загадочного факира Немо, зато будет новый бэнд и старые добрые танцы» — по лестнице уже спускаются пятнадцать китайцев господина Лима, с громадным раструбом тубы, скрипками, саксофонами, корнетами, короткими трубами.
И по спине у меня пробегает холодок, потому что в шагах этих слышится четкий и веселый ритм — не то чтобы музыканты шагают в ногу, не то чтобы они заранее начинают пританцовывать, нет, они просто идут, идут так, что всем ясно — уже началось, уже происходит. Ритм уже здесь.
Белые пиджаки с красными бутонами в петлицах, черные брюки, белые носки, лакированные черные туфли, упругая раскачивающаяся походка.
Вот ударник в такт этим шагам как бы случайно начинает неуклонный стук палочками, вот раструбы меди бросают первый уверенный аккорд в полный дыма и ожидания воздух. И до всех вдруг доходит — этот ритм уже не прервется ни на мгновение, вечер начался с блеском, и вот так — уа-уа-па-па-пам — оно будет и дальше, пока все не упадут, без ума от танцев, на свои стулья и не закажут еще джин пахитов, еще оранжадов, еще сингапурских слингов, бум, бум, бум.
«Sunday! Sunday!» — чеканит сияющая медь. Шипят и шаркают медные тарелки, воркуют трубы и кларнеты. Нежность меди, резкость меди. Резвый перестук палочек.
А тут мне и многим другим становится ясно кое-что еще: здесь Магда. Сначала ее, собственно, было не слышно — Магда вписывалась в общий ритм. А потом оказалось, что она, поначалу скромно присевшая где-то за контрабасистом, как бы подтверждает краткими — две-три ноты — репликами сказанное всем бэндом. Но так, что тихий голос ее саксофона очень хорошо слышен и чертовски приятен всем собравшимся, включая музыкантов. Магда заполняла какую-то пустоту, делала то, что все остальные музыканты почему-то сделать не могли. Ей улыбались, ей махали из-за столиков рукой. Я наблюдала за Лимом с удовольствием. Потому что Лим, не отрываясь от своего (презираемого Магдой) кларнета и посматривая в зал, довольно быстро понял, что нечто происходит, и оно очень всем нравится.
Па-па-пам, говорят трубы, уа-уа, отвечает им саксофон Магды. «Sunday!» — весело ревет бэнд.
Sunday — когда ты сидишь за столом и танцуешь на цыпочках, и стучишь пальцами по стаканам, и отбиваешь дробь ножом и вилкой. Ножки в шелковых чулках сами дергаются чуть вверх и чуть вбок, каблучки постукивают о дерево пола.
