— Бог даст, она сможет видеть, — с надеждой в голосе произнесла фрау Хартманн.
Но об успехе операции можно будет судить, только когда снимут бинты.
После гнетущей атмосферы ожидания, царившей в номере Хартманнов, залитые солнцем улицы радовали глаз. Цветочный магазин был полон ирисов, тюльпанов, ранних роз, гвоздик и лилий. Тут же стояли огромные букеты белой сирени и изысканные экзотические орхидеи.
Макс выбрал цветы по аромату — лилии и розы. Пока продавщица записывала адрес, по которому нужно было послать букет, Макс обратил внимание на полураспустившиеся темно-красные дамасские розы и, указав на них, что-то сказал по-немецки. Девушка вынула одну из вазы, вытерла черенок и протянула розу Максу. Он вручил ее Ивлин.
— Это мне? — радостно воскликнула Ивлин.
— Тебе. Это твой цвет.
На ней был черный костюм из ее прежнего гардероба, но его мрачность несколько освежала желтая блузка. Продавщица достала большую булавку и приколола розу на отворот костюма. Когда с этим было покончено, Макс и Ивлин вышли на улицу.
— Когда я в первый раз увидел тебя, ты была в темно-красном платье, — сказал Макс.
— Удивительно, что ты до сих пор это помнишь!
— Это было очень сильное впечатление. Ты в красном платье, твое бледное лицо и черные волосы — и чудесные звуки, которые ты извлекала из прекрасного инструмента… Не знаю, что тогда было больше очаровано — мой слух или мое зрение.
— Пожалуйста, не надо, — сказала Ивлин. Воспоминания были слишком болезненными.
Макс взял ее под руку.
— Неужели ты не можешь вспоминать о прошлом без боли? — спросил он. — Ведь это было нашим общим воспоминанием.
— Как Мюнхен? — спросила она, высвобождая свою руку. — Мне кажется, ты не должен напоминать мне об этом, пока Софи еще не поправилась.
— Но с ней все будет в порядке, — заверил ее Макс. — За нее можно не волноваться. Мы должны забыть о печали.
— Интересно, как это сделать, — многозначительно произнесла Ивлин.
Некоторое время они молча шли по улице, потом Макс уже совершенно другим тоном спросил:
— Что бы ты хотела сейчас сделать?
— Я бы хотела увидеть твой дом, — порывисто воскликнула она.
— Я с удовольствием покажу его тебе, но он находится довольно далеко. Сейчас мы возьмем такси.
Дом стоял в тенистом саду; за деревьями был виден Дунай — увы, не голубой, а серый. Дом был невысокий, со множеством цветов на окнах. Внутри все было отделано деревом, что делало комнаты немного сумрачными, но в них царила приятная, домашняя атмосфера.
Макс повел Ивлин в музыкальную комнату — она не сомневалась, что такая комната в доме есть — с широкими окнами, выходящими на лужайку, и полированным деревянным полом. Одну стену комнаты занимал стеллаж с книгами; в углу стоял низкий диванчик и рядом с ним — арфа. Камин украшали бюсты Бетховена и Моцарта, а на стене висела картина Дега. Взгляд Ивлин невольно остановился на рояле.
— Ты играешь на кем?
— Иногда. — Макс открыл крышку и пробежал пальцами по клавишам. У него была рука настоящего музыканта. Подняв голову, он встретился с печальным взглядом ее глаз. — Иди сюда, попробуем сыграть вместе.
Макс взял первые аккорды этюда Моцарта, который Ивлин хорошо знала. Ее правая рука почти машинально нашла нужные клавиши, подхватив мелодию. Левой рукой Макс осторожно заиграл в басовом регистре. Его правая рука сжала левую руку Ивлин, удерживая ее рядом.
— Мы могли бы играть дуэтом. — В его словах слышался скрытый подтекст. Дуэт значит «парой», «вдвоем». Они стояли возле инструмента, который оба любили; их плечи соприкасались. Мелодия набирала силу, заполняя собой комнату. В их игре присутствовала абсолютная гармония. Казалось, что даже сердца их бьются в унисон.
Вдруг Ивлин взяла неверную ноту. Она отдернула руку и поспешно отвернулась.
— Я… я думаю, мне надо уйти, — сдавленным голосом произнесла она.
— Почему так внезапно? Я думал, ты выпьешь чаю. Мама сейчас отдыхает, но я позову ее.
Макс шагнул к двери.
— Пожалуйста, не беспокой ее. Мне действительно пора идти.
Ей не следовало сюда приходить; это будущий дом Софи, а для нее самой здесь места нет. Мгновения духовной близости с Максом слишком взволновали ее. Если она останется, то одному Богу известно, что она может натворить — даже решиться на отчаянное признание, на просьбу стать частью жизни Макса на любых условиях. Но ведь Софи доверяет ей; Софи, которую поддерживает лишь вера в ее возлюбленного.
